Когда он уже отчаялся в своих попытках, по ту сторону двери послышалась возня и металлический лязг. Дверь явно собирались открыть.

– Ага! – вполголоса произнес Толян. – Испугались, козлы старые! Одумались!

Дверь открылась. На пороге стоял коренастый толстый мужик лет шестидесяти с мрачной невыспавшейся физиономией. Если бы Толян когда-нибудь раньше встречал этого человека, которого все знакомые уважительно называли Корнеем Васильичем и который выполнял в доме профессора Аристархова самые разные и порой не совсем обычные работы, то он бы поспешно ретировался. Но Рыжий был глуп и самонадеян, считал всех людей старше тридцати убогими и инвалидами третьей группы.

Он нагло попер на Корнея Васильича, выпучив круглые голубые глазки и страшно, как он считал, скрежеща зубами.

– Ну, старая параша, гони быстро мою картину! Поворачивайся живо, профессор кислых щей, пока тебе набалдашник не начистили!

То, что произошло в следующую секунду, рыжий Толян будет вспоминать до своего смертного часа, то есть не очень долго. (При его профессии долго не живут.)

Коренастый пожилой мужик попросту бесхитростно ткнул Толяна в физиономию. Скорость этого удара была такой, что бандит не успел ни отбить его, ни уклониться, а сила приблизительно соответствовала лобовому удару двух встречных шестисотых «Мерседесов». Рыжий вылетел на лестничную площадку и остался лежать на ней в бессознательном состоянии.

Когда молодой здоровый организм взял свое и Толян пришел в себя, увидев перед собой всю ту же обшарпанную, облезлую и наглухо закрытую дверь, несгибаемый боец криминального фронта застонал одновременно от боли и унижения. С трудом поднявшись на ноги и выплюнув кровавый сгусток и два отличных металлокерамических зуба, он в бессильной ярости погрозил проклятой двери кулаком и, спотыкаясь, побрел восвояси, представляя себе, как его будет размазывать по стенке Штабель и высмеивать злая на шутки братва.

* * *

Гарик позвонил Надежде через два дня, когда она уже совершенно извелась от ожидания. Сама она дозвониться не могла, потому что на время ремонта что-то у них в квартире случилось с телефоном. И предпринять самой что-нибудь было слишком рискованно – не искать же адрес профессора Аристархова в справочной и не следить же за домом. Проникнуть в квартиру профессора, чтобы подменить подлинник Жибера на копию, судя по рассказам Гарика, было делом невыполнимым. И потом, это уже был совершеннейший криминал – проникновение в квартиру. До такого Надежда Николаевна Лебедева еще никогда не опускалась. По правде сказать, она никогда раньше не имела дела с краденой вещью, то есть не нарушала закон, но про это Надежда старалась не думать. Главное – добыть подлинник и вернуть его в Эрмитаж, тогда все грехи простятся.

– Слушай, Надежда! – Гарик был сильно заинтригован. – Ты в самую точку попала! Вывозит он картину, как раз сейчас срочно ее вывозит! И главное, понимаешь, так ему невтерпеж, что не стал ждать, когда следующая партия пойдет! А прежние-то уже ушли – в Лион, на выставку! Так он вдогонку посылает с оказией!

– Когда посылает? – закричала Надежда. – И с кем?

– Завтра, в десять утра, самолет на Париж, – ответствовал Гарик. – Летит тоже один из академии, Митька Дрозд. Командировочка ему в Париж обломилась. В Париж, говорит, по делу срочному! Главное, он сам мне позвонил, жаловался на Аристархова, что подсунул картину. Хотя, конечно, у того все на таможне схвачено, но Митька все равно психует.

– А какая картина? – отважилась спросить Надежда.

– Ты не поверишь, – веселился Гарик, – «Утро на птицеферме»!

– Чего?

– Говорит, что какая-то копия записанная.

– Записанная? – В волнении Надежда никак не могла вникнуть в художественные термины.

– Ну, замазанная сверху дерьмом каким-нибудь!

– Каким дерьмом?

– Гусями! – разозлился Гарик. – По всему холсту гуси гогочут. И вот с таким барахлом он едет. Конечно, если бы у Аристархова не подмазано на таможне было, шиш бы Митька проскочил – тут даже ленивый догадается, что дело нечисто. На фиг им в Европе наши гуси! Но раз все схвачено, значит, дело в полном порядке. Я и Митьке сказал: не психуй, мол, езжай спокойно, проскочишь. Одного не пойму, для чего копию-то было замазывать?

Надежда со своей стороны очень хорошо понимала, для чего Аристархову было замалевывать копию картины, украденной из Эрмитажа, – чтобы не привязались. Потому что подмазка, конечно, дело верное, однако, если вывезут украденное в Эрмитаже – таможенные головы полетят.

– Надя! – продолжал Гарик. – Теперь говори быстро, зачем тебе все это нужно знать.

– Гарик, не хочу тебя впутывать! – отбивалась Надежда. – Только последний вопрос: в каком виде он картину повезет?

– Так и повезет, в футляре. А документы на нее у него все оформлены. Да там и смотреть никто не будет, убедятся, что картина, – и все. А теперь скажи: даешь честное слово, что завтра приедешь и все расскажешь?

– Даю, – легко согласилась Надежда, – вечером приеду.

Значит, Аристархов взял подлинник Жибера, посчитав его копией. Как следует не рассмотрев, он отдал его кому-то для замалевки. Тот, кто нарисовал поверх «Бассейна в гареме» гусей, тоже не дал себе труда разобраться. После этого Аристархов отдал картину Мите Дрозду, и теперь тот, сам того не желая, вывозит за границу украденную из Эрмитажа картину, народное достояние. Если, не дай бог, кто-то на таможне пожелает проверить, что там под гусями, Мите Дрозду, который ни сном ни духом, как говорится, мало не покажется!

Самолет улетает завтра в десять утра. Необходимо подменить картины прямо там, в аэропорту. Как выглядит Митя Дрозд, Надежда примерно представляла – успела задать Гарику несколько наводящих вопросов. Если подмена пройдет успешно, и Митя ни о чем не догадается, то он спокойно пройдет таможню. Там, возможно, и не хватятся, картину разворачивать не будут и не станут задавать Мите вопросы, отчего у него в футляре находится копия Клода Жибера, а не указанное «Утро на птицеферме». Если же начнут разбираться, то все равно лучше попасться с копией, а не с подлинником. Митя все свалит на Аристархова и отобьется как-нибудь.

* * *

Толян вошел в бильярдную, насупившись, попытался как можно незаметнее проскользнуть мимо охраны. Черные очки закрывали лиловый синяк под глазом, но физиономия его и без того носила отчетливые следы свежих побоев.

– Эй, Толян! – окликнул его охранник, радостно осклабившись. – Тебе никак рыло начистили? Кто это так постарался?

– В аварию попал, – недовольно ответил Рыжий и торопливо прошел в кабинет Штабеля.

– Хорош! – мрачно произнес шеф вместо приветствия. – Кто ж это тебя так разукрасил? Неужели алкаш-художник так отделал?

– Да нет, – неохотно выдавил Рыжий, – у художника картины не было, ее по ошибке забрал этот профессор… Аристархов, – прочел он по бумажке, чтобы не перепутать фамилию.