— Все ее несчастья, — повторяла Кармен, — это какой-то мираж. Надо про них просто забыть, и они рассеются. Но, боюсь, ты на это неспособна; разве что она умрет или у тебя появится мужчина…

Сюзанна считала, что Кармен слишком все упрощает. Она скрывала от нее, что больше не гуляет в белом квартале. Она не рассказывала ей о своей первой попытке, но не потому, что хотела что-то от нее утаить, просто ей казалось, что о таком рассказать невозможно. Ничего ведь с ней не случилось, а Сюзанна не представляла себе, как можно говорить о чем-нибудь кроме того, что случается на самом деле. Все прочее было слишком постыдным или слишком драгоценным. Об этом не рассказывают. И она слушала болтовню Кармен, которая ни о чем не подозревала, не подозревала о том, что единственная реальность, с которой до сих пор Сюзанна отважилась столкнуться, — это фантастическая, одурманивающая реальность экрана.

Как только Сюзанна возвращалась, Кармен уводила ее к себе в комнату и забрасывала вопросами. У Кармен тоже были свои слабости, и комната — главной из них. Перед многими соблазнами она могла устоять, но мягкие диваны с вышитыми подушечками, но искусственные цветы, но развешанные по стенам маски арлекинов и пьеро, память давно отгремевших балов, сводили ее с ума. Сюзанне всегда немного не хватало воздуха в этой комнате. Но все равно здесь было лучше, чем в комнате матери. Сюзанна знала, что здесь с Кармен спал Жозеф. Она всякий раз думала об этом, когда Кармен раздевалась при ней. И всякий раз чувствовала, что все больше отдаляется от Жозефа. Кармен была высокая, с впалым животом, у нее были маленькие и какие-то поникшие груди, но зато удивительно красивые ноги. Сюзанна каждый вечер рассматривала ее, и каждый вечер пропасть между ней и Жозефом становилась все глубже. Сама она только однажды разделась при Кармен. Кармен обняла ее: «Ты моя миндалинка». И смахнула слезу. Больше Сюзанна никогда не раздевалась при Кармен.

Когда наступало время ужина, Сюзанна шла в комнату к матери. Тут все было как обычно. Лежа на постели, мать ждала Жозефа. Света по вечерам она не зажигала. На ночном столике рядом с ней накрытый стаканом лежал брильянт. Просыпаясь, она смотрела на него с отвращением. Этот брильянт, говорила она, пробуждает в ней желание умереть. Несколько раз, одурманенная таблетками, она сделала под себя. Сюзанна шла к окну, чтобы не смотреть на мать.

— Ну что? — спрашивала мать.

— Я его не видела, — говорила Сюзанна.

Мать начинала плакать. Она снова просила таблетку. Сюзанна давала таблетку и возвращалась к окну. Она повторяла матери слова Кармен.

— Рано или поздно это должно было случиться.

Мать говорила, что она это знала, но все-таки ужасно потерять Жозефа вот так внезапно. Голос ее не менялся, когда она говорила и о Жозефе, и о брильянте, и о мсье Чжо. «Только бы он вернулся», — твердила она, и не всегда было понятно, о ком идет речь, о Жозефе или о мсье Чжо.

Мать вставала, пошатываясь от таблеток. Надо было ждать, пока она оденется, прежде чем приступить к ужину. Одевалась она долго. Сюзанна ждала, прижавшись лбом к оконному стеклу. Откуда-то глухо доносилось позвякивание трамвая. Видно было немного: лишь кусок реки, усеянной длинными джонками и портовыми буксирами. Кармен напрасно беспокоилась. Просмотрев столько фильмов, увидев столько влюбленных пар, столько расставаний, объятий и прощальных поцелуев, столько роковых встреч и разрывов, столько жестоких и неизбежных драм, Сюзанна уже сейчас была готова расстаться с матерью.

* * *

Единственный мужчина, с которым Сюзанне удалось познакомиться в городе, был постоялец гостиницы «Централь», коммивояжер из Калькутты, торговавший пряжей.

Он был здесь проездом и через неделю намеревался отплыть в Индию. Его деловые вояжи обычно продолжались года два, и за это время он лишь однажды попал в полицию. Оказавшись тут, он всякий раз делал попытку найти себе жену — француженку, желательно юную и невинную, однако до сих пор так и не сумел осуществить свою мечту.

— Я тут присмотрела тебе одного типа, — сказала Кармен Сюзанне. — Все-таки выход на крайний случай.

Барнеру было около сорока. Высокий, с седеющими волосами, в неизменном твидовом костюме, он разговаривал спокойно, улыбался мало и на самом деле выглядел весьма представительно. Не зря же вот уже пятнадцать лет он разъезжал по крупнейшим ткацким фабрикам мира, рекламируя свою пряжу. Он не раз объехал вокруг света и составил о нем свое, особое мнение: мир для него измерялся километрами проданных ниток производства калькуттской прядильной фабрики Г. М. Б.

Кармен рассказала ему о Сюзанне, и он захотел познакомиться с ней в тот же вечер. Времени у него было в обрез. И вот поздно вечером, когда мать уже легла, они встретились в комнате у Кармен. Сюзанна, как обычно, во всем подчинилась Кармен. С места в карьер Барнер заговорил о своем бизнесе, о мировом рынке пряжи, о том, какая пропасть ниток потребляется в мире. На этом их встреча и закончилась. На следующий день Барнер передал Сюзанне через Кармен приглашение провести с ним вечер, чтобы познакомиться поближе. Они встретились после обеда.

Они поехали в кино в автомобиле Барнера. Странный автомобиль, которым Барнер очень гордился. Доехав до кинотеатра, Барнер вышел из машины и поведал Сюзанне об удивительных усовершенствованиях, которые он внес в ее конструкцию. Это был двухместный автомобиль красного цвета, багажник которого Барнер превратил в нечто вроде большого сундука с ящичками, где он держал образцы своих ниток. Ящичков было штук тридцать, причем все были окрашены по-разному и точно соответствовали цвету хранящихся в них ниток. Барнер открывал их, не выходя из машины, поднимая заднюю стенку багажника простым поворотом ключа. Он объяснил Сюзанне, что второго такого автомобиля не существует, потому что только ему, ему одному, пришла в голову мысль переделать его таким вот образом. Однако его автомобиль еще далек от совершенства: иногда клиенты, осмотрев образцы, по ошибке кладут нитки в ящики, не соответствующие им по цвету. Это серьезная недоделка, но он надеется ее устранить. И уже знает как: насадит катушки на плоские стержни так, что только он сам сможет их снимать. Он говорил, что постоянно думает об усовершенствовании своих ящичков, это требует кропотливой работы. И вообще без труда не вынешь и рыбки из пруда, обобщал он с умным видом. Вокруг автомобиля собралось человек двадцать, и Барнер старался говорить погромче, чтобы дать всем возможность прослушать его объяснения.

Сюзанне было достаточно поглядеть на эту машину и послушать Барнера, чтобы у нее отпали последние сомнения. Увы, ей опять не повезло. Единственное, что оставалось, это попытаться всучить ему брильянт. Все мысли Сюзанны вновь устремились к Жозефу.

После кино Барнер предложил Сюзанне поехать потанцевать на знаменитый дансинг с бассейном в окрестностях города. Он хорошо знал дорогу туда; очевидно, всякий раз попадая в город, он действовал по определенной программе, предпринимая очередную попытку с девушкой из гостиницы «Централь».

Зеленое здание дансинга помещалось в глубине рощи. Бумажные фонарики, раскачивающиеся на высоких деревьях, заливали все вокруг ярким светом. Перед фасадом дансинга находилась главная его достопримечательность — знаменитый бассейн. Под него приспособили просторную каменистую впадину, запрудив протекавший по ней ручеек. Вода, заполнившая впадину и постоянно обновлявшаяся слабым донным течением, славилась своей чистотой. Свет трех подвешенных над бассейном прожекторов проникал до самого дна, остававшегося таким, каким его сотворила природа: сквозь заросли водорослей проглядывали оранжевые и фиолетовые пятна гальки, похожие на фантастические подводные цветы. Взгляд легко различал на дне мельчайшие камешки: вода была прозрачна, как стекло. К свету прожекторов добавлялся свет бумажных фонариков: разноцветные, невесомые, они парили в зеленом небе рощи. На больших подстриженных лужайках вокруг бассейна стояли зеленые кабинки раздевалок. Иногда дверь одной из них распахивалась и появлялись нагой мужчина или обнаженная женщина: белизна тела казалась такой ослепительной, что вся роща с ее светлыми тенями словно вдруг погружалась во мрак. Купальщик бегом пересекал лужайку и бросался в бассейн, взметая к небу фонтан блестящих брызг. Когда вода успокаивалась, было видно, как тело купальщика скользит в глубине, голубоватое, как молочная струя. Внезапно смолкала музыка и гас свет — на время купания. Самые отважные погружались на дно, отдаваясь плавным конвульсиям подводного плавания, и блуждали в лесу водорослей, тревожа их торжественный сон. И наконец тело устремлялось на поверхность в веселом вихре воздушных пузырьков.