видов между рабочим и солдатом), ни один муравей не классифицирует ее идентичность по подобным группам. Как оказалось, этого нет и у позвоночных, которые никогда не образуют очевидные долговременные группы внутри сообществ, и определенно не используют для этого маркеры: несмотря на то что внутри стаи цвет шерсти волков может отличаться, черные никогда не отделяют себя от серых. Поэтому миллиарды аргентинских муравьев в суперколонии кажутся однородной массой, тогда как существуют сотни особенностей, по которым вы и я различаемся в том, как мы встраиваемся в наше общество (например, вы, как я подозреваю, не занимаетесь изучением муравьев).

Роль языка и что действительно имеет значение

Языки, диалекты и акценты – это самые изученные и, вероятно, самые могущественные человеческие маркеры. Большинство обществ и многие этносы, например евреи и баски, имеют собственный язык или вариант языка[192]. Специалист по эволюционной лингвистике Марк Пейгел вспоминает библейскую историю о Вавилонской башне, согласно которой Бог дал людям разные языки, чтобы они не смогли объединиться и построить башню высотой до небес, указывая следующее: ирония этой истории заключается в том, что «язык существует, чтобы не дать нам общаться»[193]. Помимо огромных различий между языками, в каждом языке имеются слова, которые описывают самих носителей языка и то, как они видят себя, а также слова, которые изображают тех, кто принадлежит к другим обществам. «Ярлыки» имеют значение, включая названия самих обществ, которые обладают «феноменальной властью», как указал один африканский ученый[194]; даже шестилетки предпочитают общаться с теми детьми, про которых сказали, что они из их страны[195]. Одна из серьезнейших угроз, с которой может столкнуться человеческое общество, заключается в том, что другое общество заявляет права на то же название, как иллюстрирует нынешний ожесточенный спор по поводу названия «Македония», которое носит страна Македония, но миллионы греков используют этот топоним по отношению к региону на своей территории и называют «македонцами» свою этническую группу[196].

Тем не менее языковые различия не являются ни необходимым, ни достаточным условием для того, чтобы сохранить обособленные общества. «Как только группа утрачивает свой язык, как правило, она утрачивает и свою особую идентичность», – сказал один лингвист[197]. Несомненно, это утверждение может быть справедливо, когда одно общество порабощает другое и превращает его население в слуг или рабов, и в этих условиях многие маркеры, включая язык, утрачиваются или изменяются. Однако группы могут утратить свой родной язык, но при этом сохранить свою идентичность и независимость, и это доказывает, что язык не обладает абсолютной властью над всеми остальными аспектами идентичности. Пигмеи в Африке, ведущие образ жизни охотников-собирателей лишь частично, за последние 3000 лет отказались от своих языков в пользу языка своих соседей-земледельцев, рядом с которыми они живут часть года. Культура обществ пигмеев остается невредимой, несмотря на то что в ней сохранились лишь следы их первоначальных языков: несколько слов, преимущественно описывающих лесных животных и растения[198].

Критически важно, что богатая комбинация маркеров позволяет людям определить тех, кто не принадлежит к их обществу, даже не услышав от них ни слова. Вместе с тем языки имеют особое значение для идентичности человека. Язык или диалект почти невозможно точно скопировать, если вы не учили его, пока росли, поэтому языку отдается приоритет при разоблачении чужаков среди нас[199]. В Библии, в Книге Судей (12: 6), описывается, как галаадские жители определяли людей из племени Израилева, которые говорили с незначительным акцентом:

Они говорили ему «скажи: шибболет», а он говорил: «сибболет», и не мог иначе выговорить. Тогда они, взяв его, заколали у переправы чрез Иордан. И пало в то время из Ефремлян сорок две тысячи.

Ценность языка в качестве «выборочного контроля» идентичности повышается за счет всевозможных нюансов, которые он передает: люди извлекают из этих нюансов гораздо больше, чем им требуется для понимания того, что было сказано[200]. Даже ребенок определяет родной язык говорящего еще до того, как он или она закончит произносить слово[201]. Конечно, такая же картина наблюдается и с другими маркерами: мы знаем гораздо больше о том, как двигаются или улыбаются наши друзья, чем нам необходимо, чтобы двигаться или улыбаться самим. Но вот почему язык особенно заслуживает внимания: способность говорить на местном языке является для людей предметом особой гордости, несравнимым со способностью держаться как местный[202]. Возможно, только традиции, подобные хождению по раскаленным углям, встречающиеся у некоторых полинезийцев, среди прочих сигнализируют о приверженности к группе так, как не может выразить ни один язык. Однако, поскольку люди редко проводят такие экстремальные обряды, они все время говорят вслух, их голоса доносятся из толпы, и их акцент сразу сигнализирует о том, являются ли они местными или чужестранцами. Лишь немногие иные аспекты идентичности вызывают подобную мгновенную инстинктивную реакцию.

Допустимые варианты, эксцентричность и отклонения

Люди относятся к своим различиям явно по-разному. Например, не всегда бывает так, что «язык – это диалект, обладающий собственной армией и флотом»[203], как однажды выразился лингвист Макс Вайнрайх, специалист по идишу[204]. Границы обществ не обязательно должны быть обозначены с помощью речи, как показывает пример пигмеев. То, как общества используют языки, показывает, что к способностям к иностранным языкам не только относятся терпимо, но и поощряют их развитие. Там, где страны расположены плотно на небольшом пространстве, как, например, в Европе, люди обычно говорят на других языках, в дополнение к своему родному. Часто это язык их соседей, торговых партнеров или бывших колониальных держав. Многоязычие – это не изобретение нового времени. В Австралии в эпоху до контакта с европейцами многие люди говорили на нескольких языках, зачастую потому, что они или один из их родителей, вступая в брак, попадали в новое общество. В некоторых государствах, например в Швейцарии, бывает несколько родных языков. У других государств может быть один общий язык с другими обществами, как, например, у Великобритании, Австралии и Соединенных Штатов, и при этом в каждом имеется множество собственных диалектов.

Основная задача этнографии, науки, изучающей культуры, заключается не столько в выявлении сходств и различий между обществами, сколько в необходимости выяснить, что́ люди в этих обществах считают важным, идет ли речь о языке или о чем-то другом. То, что лингвист, возможно, определяет как два разных языка, люди, говорящие на этих языках, могут считать одним языком, и наоборот[205]. Мое утверждение, касающееся суперколоний аргентинских муравьев, справедливо также для сообществ всех биологических видов: только выбор индивидуумов в сообществе определяет, что́ сигнализирует