этом сохранили свою идентичность, подобно тому как гавайцы сохраняют общую с жителями материковой части США принадлежность к государству. Большая колония мигрировала и захватила контроль над 3000 км европейского побережья и другими дальними уголками планеты, включая Гавайи. Тем временем другие суперколонии утвердились в таких местах, как Южная Африка, Япония и Новая Зеландия.

Общий вес муравьев в инвазивных колониях может достигать и превосходить, без преувеличений, вес кашалота, в связи с чем возникает вопрос о том, как они этого добились. Возможно, самое поразительное в трансконтинентальных сообществах то, что они намного крупнее сообществ аргентинских муравьев на их родине. Сообщества этого вида в Аргентине определенно маленькие: в лучшем случае шириной километр. Для муравьев это, конечно, удивительно, но по сравнению с калифорнийскими стандартами – ничего особенного. Это отличие кажется настолько радикальным, что можно было бы предположить, что в его основе должно находиться крупное эволюционное изменение. Полагаю, инопланетяне могли бы сделать такое же предположение в отношении людей, если бы сначала высадились на Земле 20 000 лет назад и обнаружили общества, состоящие из нескольких охотников-собирателей[166], а потом через много веков вернулись и увидели Китай с его миллиардным населением. Однако гораздо более простое объяснение для сверхбольших обществ современных людей и сообществ аргентинских муравьев заключается в том, что никаких серьезных трансформаций не требовалось: у обоих видов рост обществ стал неизбежным, когда сложились подходящие условия. Именно эта удивительная способность к бесконечному росту, без ограничений размера как такового, отличает суперколонии от сообществ других видов животных. Следовательно, даже несколько десятков аргентинских муравьев в партии растений – это суперколония (или по крайней мере часть одной из них). Способность сообществ бесконечно расти встречается действительно редко и является отличительной чертой всего нескольких видов муравьев, возможно, кланов кашалотов и людей.

За исключением их ненасытного стремления к росту, сообщества аргентинских муравьев не слишком отличаются от сообществ других видов муравьев. Они направляют свою агрессию на чужаков и не проявляют враждебности по отношению к сородичам из своей колонии, как и все муравьи. Более того, сообщества в Аргентине действуют таким же образом, как и огромные заморские колонии, за исключением того, что их рост подавляется из-за избытка опасных соседних колоний муравьев. Условием, которое спровоцировало взрывной рост суперколонии за границей, стало отсутствие конкуренции. Не было ничего, что могло бы остановить завоевание штата суперколониями, попавшими в Калифорнию, до тех пор пока их рост не приостановился, когда они встретились и стали воевать друг с другом.

В следующих главах я утверждаю, что людям точно так же не нужно было измениться каким-то кардинальным образом, чтобы маленькие доисторические союзы стали расти, как только представилась возможность. Все элементы, необходимые для достижения успеха империй, уже были «встроены» в мозг человека палеолита, вплоть до одержимости людей маркерами идентичности.

7

Люди-анонимы

В истории жизни нет ничего более выдающегося, чем человек, прохаживающийся по кофейне. Покупатели могут быть нам совсем незнакомы – и ничего не происходит. Мы прекрасно себя чувствуем, остаемся спокойными при встрече с теми, кого мы никогда не видели. Это говорит о том, что наш вид уникален (помимо большого пальца кисти, противопоставленного остальным, прямохождения и ума), потому что большинство других позвоночных, живущих в сообществах, на подобное не способны. Шимпанзе, случайно наткнувшись на неизвестного индивидуума, не говоря уже о кафе, полном незнакомцев, или вступит в драку, или бросится бежать со всех ног. Только у молодой самки остается шанс пережить встречу без рискованной борьбы, но лучше бы ей в это время быть готовой к спариванию. Даже бонобо не прошел бы равнодушно мимо индивидуума, которого он не знает[167]. Но люди обладают талантом в части ведения дел с незнакомцами и без проблем действуют в их компании. Нам нравится, когда нас окружает море других людей на концерте, в театре, в парке или на ярмарке. Мы растем, привыкнув к присутствию друг друга, и дружим с теми, с кем хотим, в детском саду, летнем лагере или на работе.

Мы предоставляем возможность для такой анонимности за счет распознавания в других людях определенных признаков, соответствующих нашим ожиданиям, – характерных особенностей, которые действуют как маркеры идентичности[168]. Среди наших маркеров присутствуют те, что указывают на все возможные аспекты идентичности. Кольцо с бриллиантом в шесть каратов сигнализирует о богатстве и статусе, а некоторые маркеры, например причудливый способ изготовления наконечников стрел, могут быть специфическими для конкретного человека. В этой книге слово «маркер» и его синонимы в основном будут означать отличительные черты, которые люди ассоциируют со своим обществом[169]. Распознавание маркеров – это способность человека, которой не обладает большинство животных, за исключением нескольких видов позвоночных, таких как голые землекопы и кашалоты, и большинства общественных насекомых. И все же лишь немногие социологи захотят иметь дело с подобными сравнениями; их, возможно, озадачивает идея (или они ее даже не воспринимают) о том, что муравьи, у которых предположительно отсутствует осознанное поведение, вообще обладают идентичностью. Однако, несмотря на то что у муравьев и других общественных насекомых нет способности к саморефлексии, на элементарном уровне они поразительно похожи на нас: у них есть анонимные сообщества.

Большинство млекопитающих, на самом деле большинство позвоночных не имеют никаких средств, которые они могли бы надежно использовать для обозначения своего сообщества. Например, у лошадей в табуне никогда не бывает одинаковых аллюров или ржания. В большинстве ситуаций отсутствие маркеров заставляет позвоночных сосредоточиться на поддержании личных взаимоотношений, в отличие от муравьев, для которых такой фамильярности не существует. Люди находятся посередине, поскольку избирательно сосредоточивают свое внимание на развитии ключевых социальных связей, но не должны отслеживать каждого в обществе. Мы формируем разнообразные отношения, основанные на опыте нашего общения с другими, и лишь некоторых людей рассматриваем как личности[170]. Если изложить сущность различий в нескольких словах, то мы наконец вернемся к формуле, приведенной в конце главы 4: для того чтобы функционировать как сообщество, шимпанзе нужно знать всех, муравьям не нужно знать никого, людям нужно знать лишь кого-нибудь.

Эти «кто-нибудь», с которыми каждый из нас связан, входят в расширяющиеся круги социальных отношений, от самых близких до самых абстрактных: супруг, нуклеарная семья, расширенная семья, примерно 150 друзей и многие сотни людей, с которыми мы едва знакомы. За пределами этого круга находится каждый, кто идентифицирует себя с нашим обществом в целом, – будь то племя или нация, – которое всегда (кроме самых малочисленных обществ, подобных эль-моло в Кении) включает множество тех, кто для нас является незнакомцами. Большинство таких связей, за исключением всеобъемлющей преданности нашему обществу, представляют собой социальные