— Тебе сейчас станет лучше, — говорит он, смачивая в чане сухую ветхую тряпку.

Слегка отжав ее, он становится на колени перед своей подопечной и медленно проводит тряпкой по ее животу. Черные полосы постепенно исчезают, открывая прозрачную кожу. Только голубые пятна, следы уколов, терзавших ее плоть, следы иглы, глубоко входившей в тело, не бледнеют. Когда человек в маске касается одной из ран, оставшихся после инъекции в руку, девочка издает слабый стон.

— Тихо… Я знаю. Больно. Терпи. Я скоро закончу, — говорит он.

Впервые за двадцать лет он успокаивает кого-то, за кем-то ухаживает, словно за своим ребенком. Ему нравится возникающее при этом ощущение. Он чувствует себя сильным. Ему кажется, что он сумеет спасти эту жизнь, утекающую через образовавшиеся на коже кратеры, сможет избыть тяготеющее над ней проклятие.

Человек в маске тратит около часа на мытье тела наркоманки, на перевязывание самых ужасающих ран кусками сухих тряпок.

Затем он моет ей волосы, поливая их водой из кувшина, и видит наконец ее лицо. У девочки по-прежнему широко открыты глаза. Стеклянный туман постепенно уходит из них. Но расширенные зрачки остаются неподвижными. У нее прозрачные щеки и синеватый рот. Она похожа на сбежавшего из ада ангела. Едва заметные морщинки на ее торчащих скулах говорят о том, что она умела улыбаться. Но потрескавшиеся губы словно вылеплены из гипса, они не могут растянуться, не рискуя рассыпаться на куски и превратиться в пыль.

— Да конечно же! Ты хочешь пить! Как же я раньше не догадался?

Слышит ли она, как ее спаситель шепотом ругает себя? Наблюдает ли за ним сквозь стену льда, которую воздвигла вокруг себя? Улыбается ли она про себя, умиленная смешным клоуном в деревянной маске, который выбивается из сил, чтобы разбить разделяющее их невидимое стекло?

Человек наливает в кружку воды, становится за спиной девочки, подносит руку к ее подбородку и поднимает ей голову, чтобы помочь сделать глоток. Вскоре он чувствует, как тонкая струйка воды течет у него между пальцев.

Она разучилась пить.

Она слишком привыкла вводить жидкость в организм через вены, она уже не знает, как пользоваться ртом. Смирившись, человек в маске убирает кружку. И тут она икает. Ее сотрясает судорога жизни, впервые с тех пор, как она здесь находится. Он делает еще одну попытку. С истинно материнским терпением. Он опять подносит кружку к ее губам и слегка наклоняет.

Не торопить ее. Не пугая, научить ее снова жить.

Он чувствует, как ее горло начинает шевелиться под его пальцами. Знак того, что она соглашается. Соглашается лечить свои раны.

— Сейчас ты будешь отдыхать. Не волнуйся. Я буду с тобой.

Октябрь 1984 года

Я спал.

Впервые за то время, что мать уехала, а брат ждет ее, я спал легким сном, полным сказочных видений.

Я просыпаюсь от того, что заря стучится в окно и начинает щекотать мне веки, я чувствую себя отдохнувшим. Я открываю глаза и тут же оглядываю соседнюю комнату в поисках валяющегося у входа тела брата. Матрас не развернут. Ничто не сдвинуто с места неловкими движениями пьяного.

Он не вернулся. Желтолицая дама оглушила его и бросила, бесчувственного, где-то под забором.

Я быстро встаю. Ему еще потребуется время для того, чтобы очнуться, найти дорогу к дому. Когда он вернется, я уже уйду. Тяжелые ночи, во время которых он не спит или впадает в забытье, всегда усиливают его ненависть ко мне.

Я накидываю набедренную повязку, хватаю мыло, полотенце и практически бегом покидаю дом. Воздух свежий, почти холодный. Небо уже окрашивается в цвета, которые сохранит на весь сегодняшний день: оно синее с сиреневыми полосами, которые позже станут белыми, — это следы облаков.

На улице нет ни души.

Я останавливаюсь рядом со сваями, там, где покрытый пятнами ржавчины кран соединен со старым шлангом, служащим нам душем. Вода утекает на пустырь, отделяющий наш дом от дома Нок, пустырь, ставший раем для паразитов, свалкой для всякого рода мусора. Я вижу пластиковый пакет, жестяную банку, которую кто-то смял перед тем, как выбросить, куриные кости и бутылку из-под воды.

Заброшенный участок, где бродят бездомные духи. Но скоро они обретут крышу над головой. Говорят, что инвесторы хотят построить здесь большое здание. Что они хотят нас оглушить, прогнать нас отбойными молотками, заслонить нам свет дня бетонными стенами. «Пусть приходят, — пробормотал мой брат, когда его приятель Тьям сообщил ему эту новость. — Они меня не выселят. Этот дом принадлежит мне. Пусть только попробуют меня выгнать!» Он сказал это непреклонным тоном, и его глаза зажглись тем самым огнем, какой зажигается в них при упоминании о матери. Он не покинет эту хижину, пока не вернется та, кого он ждет.

Я беру шланг, поворачиваю кран и окатываю себя водой, следя за тем, чтобы не обнажаться перед всеми. Засунув руку под набедренную повязку, я мою кожу водой, а потом намыливаю. Когда брат дома, я иногда ухожу на работу, не помывшись. Я слишком боюсь его разбудить. Так что сегодня я использую свой счастливый шанс, несмотря на утренний ветерок, от которого тело коченеет и покрывается мурашками.

Я кладу шланг на место и бросаю взгляд на лачугу Нок. Она не подает никаких признаков жизни, хотя слышит, что я вышел из дому. Часто она встает раньше меня. Люди в округе говорят, что она никогда не спит. Что она проводит ночи на улице, переходя из одного темного места в другое, что ходит по заброшенным домам. Говорят, что она ест сырое мясо, а иногда и живых зверей, поэтому у нее красные зубы и губы цвета крови. Говорят, что она принесла свое могущество из бирманских земель и что ей ведомы дороги, ведущие в ад.

Но я-то знаю, что они ошибаются. Например, вчера она задремала после того, как рассказала мне сказку про принцессу в деревянной маске. А красная жидкость, окрашивающая ее зубы и губы, это не кровь пожираемых ею кур. Это сок бетеля. Да, у нее есть могущество. Но кто сказал, что оно злое?

Перед тем как подняться в дом, я несколько секунд жду, пока она выйдет. Я с напряжением вслушиваюсь в шорохи, исходящие из ее дома. Глупая птица, словно заметив мои усилия, заводит свою песню. Ее щебетанье становится все громче и настойчивей. Я думаю, что, может, хотя бы птица заставит Нок выползти из своей пещеры.

Я жду несколько минут.

Ничего, ни шороха.

Слегка встревоженный, я возвращаюсь в спальню. Натягиваю джинсы и майку, покрытую пятнами. Чищу зубы и снова выхожу на улицу.

Меня одолевают сомненья. Может, стоит проверить, хорошо ли она себя чувствует? Вчера она сильно кашляла. Веки набухли больше, чем обычно, глаза казались потухшими. Задержать уход и зайти к ней, рискуя встретиться с братом?

Ответом на вопрос становится кошмарный знакомый звук. Звук, всегда сопровождающий возвращение брата. Механическое бурчание. Его мотоцикл. Уже больше не размышляя, я скатываюсь с лестницы и бегу направо. Я бегу очень быстро. В направлении, противоположном тому, откуда едет мотоцикл.