Только в тот момент мне не нужны были все. Мне был нужен лишь один человек.

Когда я пела первый куплет, то не смотрела перед собой: лишь в конце подняла голову. Зал был забит: сидячие места заняты, а те, кому не хватило мест, стояли около стен, украшенных разноцветными воздушными шарами и яркими сердечками.

Но это было мне вовсе не интересно – я искала его.

И, наконец, увидела. Марк стоял у самого выхода: прислонился к дверному косяку и скрестил руки на груди. На нем была светлая рубашка с закатанными до локтя рукавами. И он не сводил с меня глаз.

…Я умерла бы ради тебя,

Умерла бы ради тебя,

Почему ты этого не видишь?

Я умерла бы ради тебя,

Умерла бы ради тебя…

Почему ты не чувствуешь, как я?16

Даже сейчас, спустя столько времени, я могу поклясться, что он смотрел на меня тем самым взглядом, о котором я мечтала всю жизнь. И тогда я подумала, что тетя Надя была совершенно права – я создана только для него, а он – только для меня. И мне показалось, что еще чуть-чуть, и он шагнет мне навстречу, а я шагну навстречу ему, и всё станет просто и ясно.

Я так ждала этого шага! И после припева Марк действительно сделал едва заметное движение – как будто мне навстречу. Я тоже приготовилась шагнуть, но вдруг…

Внезапно он отвел взгляд, развернулся и стал уходить. Это было прямо как удар в сердце – я покачнулась и едва удержалась на ногах.

Хотелось упасть и умереть на месте, однако я даже песню не прервала – продолжала петь вслед Марку, глядя на то, как он медленно удаляется.

…Ты делаешь мне больно.

Эта боль – твоё проклятие,

Но умолять о помощи

Мне не хватает мужества.

Коснись моей руки, и всё будет хорошо,

Однако ты этого не делаешь…17

Как только песня закончилась, я кубарем скатилась с лестницы и понеслась в класс.

Марк, когда ты смотрел на меня несколько минут назад, казалось, что весь мир, кроме нас двоих, перестал существовать. Может, я и глупая, но не настолько. Сердце не может обманывать.

Так почему же ты ушел? Почему бросил меня одну?

Я была совершенно сломлена и раздавлена. Теперь это точно конец моей жизни и начало беспросветности.

Я заскочила в класс, чтобы взять вещи, а потом бежать домой, и вдруг увидела, что на моей парте лежит заяц в желтой жилетке и джинсовых шортиках.

– Ганс?

Заяц ничего не ответил. Я подошла ближе и взяла его в руки.

– Ганс, скажи, почему он ушел? Почему, когда был шанс обрести счастье, всё разрушил?

Заяц по-прежнему молчал. Возможно, и ему были неведомы мотивы поступков теперь уже бывшего хозяина.

Я прижала Ганса к груди, опустилась на пол и заплакала – в который раз за последнее время.

Но теперь я знала точно: это – мои последние слезы. Ведь говорят, что боль – всего лишь информация. И я хорошо усвою уроки, что ты, Марк, мне преподал.

Если любовь способна причинять такие страдания, с ней покончено навсегда.

Больше я не полюблю.

Никого.

Никогда.

Большеникогдабольшеникогдабольшеникогдабольшеникогдабольшеникогда…

Бензиновые пятна на поверхности луж похожи на расплавленное муранское стекло.

Рассматривая их, я медленно бреду по улочкам самого прекрасного города в мире.

Каждый вечер маршрут одинаковый: от Меркато до Пьяцца делла Репаблика.

Там я сажусь у подножия каменного постамента, рядом с детской каруселью, и пишу историю своей первой любви.

Всё случилось несколько месяцев назад, а как будто вчера. И я до сих пор помню и его глаза, и голос, и запах его кожи, и даже звук его шагов. Даже несмотря на боль, которую он мне причинил, я всё равно ждала его возвращения. Ждала до самого выпускного, да и после тоже. Мечтала, что он придет и скажет – «ты – моя ракушка». А еще скажет, как ему плохо без меня, и как сильно он меня любит, и как жить без меня не может, а я еще подумаю, прощать его или нет.

Но время шло, а он не приходил.

А потом… Потом я перестала ждать.

Я отвлекаюсь от своего занятия и смотрю по сторонам. Жизнь вокруг бурлит: туристы лезут на колонну, чтобы сделать селфи, художники рисуют картины, торговцы сувенирами о чем-то громко спорят между собой, дети катаются на карусели и смеются, шумные компании ужинают в траттории Gilli и в остерии Bistecca.

Нужно быть внимательной к деталям, ведь теперь я почти историк. Успешно сдала ЕГЭ и поступила в университет. На самом деле, продолжать можно бесконечно: почти историк, почти пришла в себя, почти счастлива, почти жизнь.

Только всё это – полная лажа.

Именно здесь, в центре Флоренции, где так хотелось залечить раны, я еще острее чувствую свое одиночество и окончательно осознаю: счастье – лишь тогда счастье, когда его есть с кем разделить.

Я добиралась сюда трое суток на автобусах, чтобы сэкономить: Москва, Вильнюс, Варшава, Краков, Вена, Верона… города мелькали, как картинки в калейдоскопе. Но не успела доехать, как поняла, что зря всё это затеяла.

Хорошо, что мучения продлятся недолго: послезавтра вечером возвращаюсь домой, чтобы окончательно закрыться в своем мирке и больше никого туда не пускать. Тётя Надя ошиблась – не каждому дано найти свою «ракушку». И насчёт нас с Марком тоже ошиблась, но я её больше не виню.

Подумав об этом, открываю блокнот, чтоб описать события, которые последовали после моего выступления, но понимаю, что не хочу об этом вспоминать – ни о насмешках, ни о веренице тоскливых дней, похожих один на другой – уроки-уроки-уроки, допы, экзамены…

Поэтому поднимаю голову и снова оглядываюсь по сторонам. Пришел музыкант и настраивает аппаратуру: каждый вечер он играет здесь песни «Металлики».

Наверное, я дошла до финальной точки. Мне больше не о чем писать и пора уходить, но вдруг блокнот выпадает из рук  – кажется, что в толпе людей, окруживших музыканта, я вижу Марка.

Быстро поднимаю блокнот, вскакиваю на ноги и пристально всматриваюсь в толпу. Конечно, никакого Марка там нет.

Поправив платье, решаю вернуться в гостиницу, и тут раздается звонок: крестная.

Конечно, она знает, что произошло в моей жизни, но я наотрез отказываюсь об этом говорить. Теперь мы общаемся только на посторонние темы.