Митрофанов, к чести его будь сказано, не обкакался, а грамотно оказал себе первую помощь. Слегка освоившись в своем новом положении, он, превозмогая усиливающуюся боль и нарастающий страх, достал из кармана бутылку и в свете выглянувшей из облаков луны плеснул из нее немного на рану (обеззараживание – это святое) и сделал подряд два больших глотка. О коржике и плавленых сырках, лежавших в другом кармане, он даже не вспомнил. В минуты судьбоносных испытаний даже неприлично думать о таком прозаическом предмете, как закуска. К тому же она заметно снижает благотворное действие алкоголя на организм. А когда у человека одна початая поллитровка и сходить за другой нет никакой возможности… Ну что тут говорить? И так все ясно.

– Помогите! – срывающимся от страха и волнения голосом крикнул Митрофанов. – Умираю! Помогите!

Силы мгновенно иссякли, пришлось подкреплять их новым глотком. Боль прекратила нарастать и даже слегка отступила. Митрофанов чуток приободрился (насколько вообще можно так сделать в подобном положении) и, осушив бутылку до дна, кинул ее вниз. Бутылка упала, но не разбилась.

Теперь можно было снова держаться за ограду обеими руками, что придавало немного уверенности. Новая (и приличная!) порция алкоголя устремилась в кровь, отчего уверенности стало еще больше.

– Помогите! – громче, нежели в первый раз, крикнул Митрофанов. – Люди! Помогите!

Никто не спешил отзываться. Зато внизу промелькнула какая-то стремительная тень. Митрофанов почти убедил себя в том, что это всего лишь кошка, разбуженная и напуганная его криком.

В голову пришла мысль, показавшаяся полезной. Митрофанов вспомнил о том, что, попав в переплет, лучше кричать не «Помогите, убивают!» или «Спасите, насилуют!», а «Пожар! Пожар!», потому что призывы о помощи пугают обывателей, а пожар неминуемо вызывает любопытство.

– Пожар! Пожар! Пожар! – кричал он до тех пор, пока совершенно не выбился из сил.

Луна скрылась за облаками, темнота сгустилась, навалилась, стала душить. Впору было терять сознание, но страх не дал этого сделать. Митрофанов вцепился в ограду так, что руки свело судорогой, и заскулил. Если бы он читал «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова, то, несомненно, сравнил бы свое нынешнее положение с ситуацией несчастного отца Федора. Возможно, это бы его приободрило, но, возможно, и нет.

Митрофанов долго скулил и даже плакал (а кто бы смог удержаться от слез на его месте?), пока провидение не сжалилось и не послало ему спасение в виде своры бродячих собак. Увидев сидящего на ограде человека, собаки встали в полукруг и начали громко и задорно его облаивать. Не исключено, что они надеялись на то, что деморализованный лаем Митрофанов свалится с ограды, тогда и можно будет его съесть.

Митрофанов рад был бы свалиться, да не мог.

Он сидел, скрючившись, плакал, поскуливал и ждал, верил, надеялся на то, что его спасут. Не в глухой тайге же сидит он, в конце концов, а в черте подмосковного города Подольска, пусть и не на центральной площади, но тем не менее… Ему очень хотелось дать какой-нибудь обет, то есть пообещать в случае спасения не делать всю жизнь чего-то такого… Вариантов отказа от «такого» на ум приходило всего два: не пить водку и не брать левых денег. Без них жизнь теряла привлекательность, можно сказать, свой смысл. Митрофанов попытался придумать что-то еще и наконец надумал.

– Господи, спаси! – взмолился он. – Спаси меня, Господи! Если все закончится хорошо, я это… Ленку мою пальцем в жизни не трону, не то чтобы кулаком!

Имелось в виду «не буду бить жену», а не что другое. Обет выглядел весьма достойно, и к тому же принести его было легко, поскольку на жену Митрофанов поднимал руку лишь раз в жизни. Обороняясь, она нокаутировала мужа утюгом, после чего Митрофанов если и замахивался на нее, то только в шутку.

Собаки были настолько громогласны, что сумели-таки разбудить кладбищенского сторожа, который подошел с противоположной, внутренней стороны ограды и, не сразу разобравшись, в чем дело, попытался сбить Митрофанова наземь своим единственным оружием – резиновой дубинкой. Хорошо, что не дотянулся, а то бы к колотому ранению мягких тканей правого бедра (кровь, кстати говоря, к тому времени уже запеклась) добавились переломы, или оставил бы Митрофанов, свалившись, кусок своей ляжки на ограде вялиться.

Кое-как, с пятой попытки, Митрофанову удалось ввести сторожа в суть проблемы. Тот проникся, обложил Митрофанова трехэтажным матом и ушел к себе в сторожку за мобильником, который, выдвигаясь впопыхах на разгон собак, оставил на столе. Псы продолжали лаять, но теперь это звучало для Митрофанова небесной музыкой. Расчувствовавшись, он кинул своим невольным спасительницам коржик и все плавленые сырки, но те не проявили к угощению никакого интереса. «Что же это я? – вздохнул Митрофанов. – Фольгу-то надо было содрать…» Может, и надо было, но каким образом? Одной рукой этого не сделать, а удерживаться на месте только при помощи насаженной на штырь ноги страшно.

– Мяса вам куплю, – бормотал Митрофанов, с умилением глядя на беснующихся собак. – Вырезки телячьей… парной… килограмм пять… ешьте на здоровье, хорошие мои собаченьки…

Самая крупная из псов, явный вожак стаи, начала в исступлении кидаться на ограду.

– И ветчины вам куплю, и колбаски, и сосисок, и сарделек… – сулил Митрофанов. – Дайте только слезть отсюда… А может, вы печенку любите? Куплю вам ее, золотые вы мои…

– Ты лучше мне магарыч поставь, чудила! – оборвал его посулы подошедший сторож. – Вызвал медицину, сейчас приедут!

– Конечно, поставлю, папаша, литр поставлю, нет, два литра… Разве ж я без понятия?..

– Те, кто с понятием, к нам через заборы не лазают, – сказал сторож. – Тем более ночью. Что тырить собрался: цветы или металл?

– Ничего не хотел, – всхлипнул продрогший Митрофанов. – Просто с бутылочкой хотел посидеть в тишине.

– А она где? – воодушевился сторож. – Или выдуть успел?

– Да. – Митрофанов снова всхлипнул. – Всю, до дна. Но я отблагодарю, папаша, не сомневайся, выпить поставлю от пуза и закуски…

…В Подольск выехали облегченным составом на двух машинах. На одной машине три спасателя, на другой Данилов с водителем Сергеем.

– Первый раз в жизни выезжаю на такой повод «накололся ногой на ограду», – сказал Сергей. – Мотылек! Уж кажется, что все на свете видел на этой работе, но вот же…

– Все на свете ни на одной работе не перевидешь, – ответил Данилов. – Даже тех, кто два десятка лет отработал на «Скорой», чем-то да можно удивить. Редко, но удается.

– А тебе на «Скорой» такие, наколотые на ограду, попадались?

– Было дело, – кивнул Данилов. – Если артерия не задета, то, в сущности, ничего страшного.

– А если задета?

– В данном случае, как ни торопись, приедешь констатировать смерть. Накалываются обычно бедром, а бедренная артерия – дело такое, ургентное. Две минуты кровь фонтаном, и все…