В конце квартала пласталась машина – не ее «миникупер», а другая, и Мэрион юркнула в нее. Гордон видел, как Мэрион скрылась в машине, которая принадлежала одному из людей человека, которого всегда боялся Кэлвин. Значит, она и приехала на этой машине, они знали ее, а она знала их и давно?

Кэлвин вернулся домой и на полную мощность запустил концерт Баха. Лавина звуков придавила; он молил Бога, чтобы сойти с ума, утратить возможность отличать следствия от причин, не понимать мотивов чужого поведения, не понимать вообще ничего, погрузиться в вязкое бессознательное марево, в котором всю жизнь плавают сумасшедшие.

Днем позвонил скрипучий голос, осведомился, как дела, и высказал предположение, что вчерашний разговор прошел не без пользы. В конце Гордону сказали: «Все глупости, которые вы могли сделать, вы сделали».

После такого признания Гордону Кэлвину оставалось лишь одно – ждать.

Прошло полгода, и сейчас Брюс Сарджент, развалясь в удобном кресле посреди травяного поля гольф-клуба, провожал глазами фигуру Кэлвина, чуть грузную, передвигающуюся и ловко, и вразвалку.

Сарджент упрекнул себя, что дал Гордону слишком оторваться от себя, разделяющее их расстояние сразу не покроешь. Брюс нехотя поднялся и неспешно направился за Кэлвином. Ускорил шаг: ему показалось, что Кэлвин припустил, словно пользуясь тем, что Сарджент безмятежно греется на солнце.

И вдруг Гордон побежал! Вот и угол клубного здания… Его бег бросил Брюса в жар – он тоже побежал, и сразу словно цепкие пальцы сжали глотку и перекрыли дыхание.

Кэлвин резко обернулся. Сардженту показалось – слишком велико расстояние! – что губы безумца сложились в «прощай» и он скрылся за углом здания.

Сарджент бежал что было мочи, почти не дыша. Его отделяли от угла здания всего две-три секунды бега, когда прогремел выстрел.

Брюс замер, будто пуля поразила его, дыхание перехватило намертво, он вцепился в шею, пытаясь захватить хоть глоток воздуха, перед глазами поплыли красные и оранжевые круги…

Спешить не имело смысла. Брюс выровнял дыхание и обогнул угол здания: первое, что он увидел, – открытый багажник автомобиля.

Подобрав к животу ноги, лицом в пыли лежал Гордон Кэлвин, рядом – винтовка, та самая, выбранная в оружейной лавке в присутствии Сарджента. Скорее всего, Кэлвин выстрелил себе в рот; Брюс немало повидал за годы работы в полиции, но привыкнуть так и не сумел; он отвернулся и сделал глубокий вдох, чтобы подавить рвотные позывы.

Люди с носилками бежали слишком медленно от флигеля, примыкающего к клубному зданию; нелепо размахивал руками высокий человек в панаме, бледнели лица игроков, медленно приближавшихся со всех сторон и напоминавших безвкусно раскрашенные куклы в руках неумелого кукловода.

Над телом Кэлвина склонились люди. Сарджент знал: напрасно, после такого выстрела выжить невозможно. Он подошел поближе: винтовка лежала как раз там и так, как если бы Гордон сам помог себе решить свои проблемы; когда Брюс только обогнул угол клубного здания, он успел заметить: рядом никого, густые кусты близко подступали к «остину» Кэлвина, и все, что произошло, случилось без участия посторонних.

Безумец добился своего!

Полиция прибыла быстро, во главе с самим Макги; капитан безмолвно ткнул ладонь Сардженту и кивнул.

Все делали сноровисто и толково. Макги сказал, что присутствие Сарджента удачно: не возникнет кривотолков, очевидное самоубийство. Брюс старался не замечать, как ворочают тело Кэлвина, как его светлые волосы полощутся в пыли, а на брюки налипает кровь пополам с грязью.

Мелькали рулетки; эксперт с мышиной мордочкой крутился вокруг машины Кэлвина и время от времени исподлобья посматривал на Сарджента.

«Все, как и раньше», – думал Брюс и старался запомнить подробности: кто как стоял и что делал – лишь бы отогнать дурные мысли: снова без средств к существованию и не выполнил контракт с Бейкером. Теперь неустойка по соглашению и долги, которые неосторожно наделал Сарджент, ставили его в безвыходное положение.

Мисс Фаулз сидела напротив Сарджента, сцепив пальцы, и не отрывала взгляд от скатерти. Брюс все рассказывал: корил себя, что не догадался проверить багажник «остина» и слишком расслабился в загородном клубе; качал головой и убеждал Дайну, что из-за проклятого удушья не смог добежать вовремя – не хватило считанных секунд, и Дайна, дотронувшись до его руки, заметила, что всем всегда не хватает самой малости.

Все сразу рухнуло. Еще вчера они строили планы, а сейчас Сарджент выглядел как человек, внезапно узнавший, что неизлечимо болен; он не видел выхода еще и потому, что поговорил с Майером, и тот впервые был сух, хотя и любезен.

Прощались тихо, без надрыва; Брюс, в который раз, оценил такт Дайны, ее умение не накалять атмосферу: своевременной шуткой или прикосновением разряжать напряжение. Он так привык смотреть ей вслед, провожая в другой город, что, вспоминая Дайну, их вечера, ее манеру ходить, чаще всего представлял мисс Фаулз с дорожной сумкой, перекинутой через плечо, в стеклянных дверях, ведущих к летному полю.

Сарджент никогда не думал, что окажется в суде. На него смотрели с любопытством. Только что газеты описали самоубийство Кэлвина, и только тогда Брюс вспомнил, почему ему казалась знакомой фамилия безумца: он читал о Гордоне в связи с гибелью самолета у берегов Ирландии; теперь газеты сообщили, что после тех событий крупный чиновник Федерального управления тяжело заболел и наконец покончил с собой. Еще газеты писали, что все произошло на глазах мистера Брюса Сарджента, бывшего офицера полиции, человека с безупречной репутацией, свидетельские показания которого исключали возможность заговора и предумышленного убийства. Опыт мистера Сарджента, его добросовестность и неподкупность в сочетании с заключением экспертов освободили полицию от рутинной процедуры перепроверок, обычно возникающих, когда погибают влиятельные лица. Кэлвин ушел из жизни, и все о нем забыли.

Суд поддержал иск Бейкера, который выступал через своего адвоката и сам ни разу на процессе не появился: адвокат Бейкера представил контракт с нотариально заверенными подписями Сарджента, и неглупый защитник Брюса Бад Шульцман уверил того, что надо или платить огромную неустойку, или…

Платить было нечем.

Сарджента препроводили в тюрьму. Он написал об этом мисс Фаулз, шутливо сообщив, что отдохнет два года за счет налогоплательщиков.

Постепенно Сарджент обживался в тюрьме: в камере на двоих все же веселее, чем в блоке «ди» второго яруса, где сидели по одному.

На койке у противоположной стены дремал Хлюпик, так прозвали сокамерника Брюса: из-за заболевания носоглотки тот всегда шмыгал носом. Хлюпик ненавидел весь мир, но Сарджент подозревал, что это всего лишь маска, поскольку, уверяя всех кругом, что люди – падаль, на деле Хлюпик оказывался справедлив, не подличал и всегда принимал сторону слабого. Изъясняться с Хлюпиком было не сложнее, чем с двухлетним ребенком: он или молчал, или использовал всего три возможности для ответа на любые вопросы: «тля», «ублюдок» и «ничего себе». Последние слова в устах Хлюпика считались высшей похвалой.