Не будь Замбрино проездом в Париже, никогда бы Мюллер не согласился тут сидеть. Но, увидев хроникера трансальпийской политической жизни, который с улыбкой пробирается между столиками, он забывает о своих жалобах мизантропа. Они дружески обнимаются.

— Послушай, ты, я чувствую, снова стал здесь туристом, раз заставил меня сидеть в таком месте. Видно, что ты уже не парижанин.

— Не надо трагизма. От туристов тебе неуютно, а? Как говорят у нас в Италии, как будто весь год в городе каникулы.

Мюллер внимательно смотрит на лысую голову Замбрино.

— Я всегда любовался тем, как ты носишь лысину: гордо, как полководец — сверкающую каску.

Итальянец смеется:

— Ну и сравнение! Сначала мне было немного грустно видеть, как волосы пучками выпадают, а потом я однажды понял, что мне невероятно повезло. Это удача! Тебе не понять. Столько мужчин дрожат от страха полысеть… Если бы они только знали! — говорит он, в то время как официант, одетый в черное, с улыбкой наклоняется к нему. — Кружку пива, пожалуйста. Мы не виделись с той ужасной прогулки под Миланом, которую ты мне навязал. Года три назад, да? Между нами говоря, прогулка понравилась мне намного меньше, чем перспектива выпить стаканчик напротив Пирамиды. Ты все еще интересуешься этой историей? Или дело уже раскрыто?

— История по-прежнему горяча, — говорит Мюллер, собираясь.

— Как говорится, убийца всегда убегает. Куча преступлений остаются нераскрытыми.

— Вот это мне и хотелось бы исправить.

— Журналист стал борцом за справедливость, да? — Итальянец глядит на него оценивающе. — Тогда это должно тебя заинтересовать. В свое время я положил это в стол, думал послать тебе, но потом так и забыл, пока не стал разбирать бумаги. И поскольку я собирался в Париж, воспользовался этим, чтобы встретиться с тобой. Ты читаешь по-итальянски? — Он протягивает Мюллеру газетную вырезку.

Мюллер берет ее и пытается перевести несколько строк.

— В общем, нет, — говорит он через несколько секунд. — Я понял только, что жертва опознана, правильно?

— Да. Ты не понял как? Жандармы исследовали ее машину, которую нашли километрах в пятидесяти оттуда в пруду. Любопытная деталь: бак был пуст, как будто машина утонула из-за отсутствия бензина.

— И кто она, эта девушка?

— Ну, я не знаю. Наверно, служащая банка. Какая разница? — бросает он, принимая кружку, которую поставил перед ним официант, с той же развязной улыбкой — мол, кто она такая, эта девушка? — и мимоходом недовольно поморщившись, чего Мюллер не замечает. — Короче говоря, — продолжает Замбрино, — надеюсь, это тебе поможет. Ты мне сообщишь, а?

— Пошлю тебе первый экземпляр своей книги, — говорит Мюллер, глядя на сияющие блики на голом черепе итальянца.

Доктор Ломан жует сэндвич, глядя на проплывающий пейзаж. Два высоких стула слева заняты четырьмя парнями лет двадцати, которые явно решили до прибытия выпить максимальное количество бутылочек красного вина, купленных в вагоне-ресторане скоростного поезда. В субботу 12 июля нечего было и мечтать найти сидячее место. Контролер сказал Сюзанне, что без билета ей не полагается находиться в поезде. Но он все же оставил ее в покое, взыскав порядочный штраф и увидев, как неудобно ей сидеть на таком высоком стуле и рядом с такой неприятной компанией.

У нее, недоступной для пассажиров, которые теснятся в вагоне-ресторане, шутят, перебрасываются словами, снуют за ее спиной с сэндвичами, тарелками с надписью «Атлантик» и стаканчиками, еще достаточно сил, чтобы сосредоточиться на деле, от которого отчасти зависит ее существование.

Два обстоятельства заставляют весы склониться в сторону невиновности Данте.

Во-первых, показание Нади Сенего о том, что был переломный момент, когда повязка сползла с ее глаз и их взгляды встретились. Если он не смог выдержать взгляда своей жертвы, удивительно, как он вообще мог бы довести свои фантазии до конца.

Во-вторых, вырезка из газеты, найденная у него дома. А если рассматривать ее как спусковой механизм приступа безумия? После того, как он ее прочитал, им завладела единственная мысль: найти жертву, чтобы осуществить свои галлюцинации. Потому что Змей вновь обращается к нему. Потому что, как и многие другие пациенты, он самовольно прервал лечение. С этого момента вся проведенная работа идет насмарку.

Его Змей призывает его найти женщину. Ему понадобилось больше десяти дней, чтобы найти жертву и все-таки не пойти до конца. Потому что он никогда не был на это способен и потому что, без сомнения, никогда не будет.

В это время новое обстоятельство приходит ей в голову. Несообразность, на которую никто не обратил внимание. Логические выводы из этой несообразности неприятно ее поражают.

Она лихорадочно набирает номер Ольги Энгельгарт.

— Ольга? Это я, Сюзанна.

— А, ты снова со мной. Где ты? Я тебя плохо слышу.

— В поезде. У тебя есть минутка? Кое-что меня удивляет.

— Я тебя слушаю.

— Ужасно глупо, что я не подумала об этом раньше. Точное до деталей совпадение между его галлюцинациями и фантазиями другого не может быть случайностью.

— Насколько я понимаю, ты говоришь о своем пациенте. Я тебя не очень хорошо слышу.

— Здесь скверная связь! Девушка обезглавлена, расчленена, внутренности извлечены и обмотаны вокруг туловища, ноги и руки расположены в виде свастики… Не говори мне, что два человека, каждый сам по себе, могут иметь одни и те же фантазии!

В вагоне-ресторане воцаряется молчание. Все взгляды устремляются на нее.

— Извини, вокруг люди, — говорит она, понижая голос.

— По-моему, логично.

— Тогда есть два варианта: либо Данте в прошлом встретил того, кто поделился с ним своими планами, либо рассказал кому-то и тому показалось «забавным» осуществить чужие фантазии.

— Абсурд! Ты знаешь хоть кого-нибудь, кто присоединился бы к чужому безумию? Сконцентрируйся на первой гипотезе.

— Да… Ты права.

— Ты думаешь, простой рассказ мог вызвать такое у твоего пациента?

Телефон прижат к уху, и Сюзанна словно уже не в поезде. Она рядом со своим профессором двадцать лет назад, юный интерн в больнице, опьяненная проблемами, которые ей предлагает решить наставница.

— Ты хочешь сказать, этот другой не только рассказал о галлюцинациях? Он заставил Данте участвовать?

— А почему не наоборот? Почему ты считаешь, что он жертва?

— Потому что я успела его изучить за полтора года, представь себе.

— Допустим.

— И тогда речь идет не о будущих планах, как думали в ОТБ, а о воспоминаниях. Воспоминаниях о действиях, которые он совершил под давлением или свидетелем которых он был. Но в любом случае он не воспринимал их как собственный опыт. Может, под влиянием алкоголя. Или наркотиков. Что скажешь?