Эта стачка заграничных антикваров поддерживается явным невежеством или, выражаясь мягко, желанием ввести в заблуждение власть советских агентов: тов. Гинзбург предлагает продать обстановку Строгановского музея за 3 миллиона, в то время, как она стоит по самой преувеличенной оценке не более 350 тысяч рублей. Бурная фантазия т. Гинзбурга оценивает обстановку Павловского дворца в 10 миллионов рублей, между тем как продажа этой обстановки не дает более 1/10 части указанной цифры, то есть 1 миллион рублей.

Спекулянтские предложения, которые я выдержал, когда голландские евреи хотели купить у нас рукописи барона Гинзбурга, также свидетельствуют о стачке антикваров на Западе: они предлагали 2000 фунтов за рукописи, которые оцениваются в сотни тысяч рублей.

Недавний факт, когда берлинское торговое представительство предложило понизить стоимость вывезенных гобеленов на 30 %, и так с уже низкой оценкой в 75 тысяч рублей вместо 120 тысяч рублей, показывает, что стачка и спекуляция налицо.

Можно смело сказать, что если реализация предметов, оцененных в 8 миллионов рублей дала в течение 2-х лет сумму не более 200 тысяч рублей, то вывоз предметов искусства, как предполагается на 30 миллионов рублей, не дает желанных результатов и вместо 30 миллионов рублей возможно будет получить всего несколько миллионов рублей в течение многих лет.

Но более всех этих фактов убеждают в ненужности предложенных мер следующие соображения:

1. Продажа ставит целью получение валюты в короткий срок. Эта цель может быть достигнута только продажей лучших картин Эрмитажа, т. е. разрушения мирового музея.

2. Однако и продажа лучших картин Эрмитажа не даст желаемого результата, так как западные антиквары определенно будут выжидать и снижать цены.

3. Факт продажи лучших предметов искусства из нашего мирового хранилища будет служить сильнейшим аргументом в пользу того мнения, что советское государство накануне финансового банкротства…

Раз став на путь распродажи, остановиться нельзя: сегодня продали Рафаэля, завтра продали Корреджио, затем начнем продавать рукописи Толстого и Достоевского.

Раз продавать, так продавать. Разделить рукописи Толстого по клочкам и продавать американцам по частям, а за рукописями Толстого, рисунки Иванова, автографы Достоевского и т. д. Как директор Ленинской библиотеки, человек близко стоящий к науке и искусству и как коммунист, я обращаюсь к Вам, уважаемый Анатолий Васильевич, и прошу Вас войти с ходатайством в ЦК ВКП(б) о приостановке этого губительного разрушения рассадников культуры и просвещения…»[86]

Луначарский не ответил Невскому, не обратился ни в ЦК, ни в Политбюро с протестом от имени многочисленных защитников культуры, своим молчанием, невмешательством потворствуя внешторговцам.

Луначарский давно старался ни во что не вмешиваться. Ему было так хорошо, уютно, покойно: огромная «барская» квартира в Плотниковом переулке, у подъезда автомобиль с шофером – неоспоримый признак высочайшего положения. До мелочей изученная за одиннадцать лет служба наркома уже как бы катилась сама по себе. По вечерам – модные среди комсомольцев дискуссии на любую тему: об обновленческой церкви, о театре Мейерхольда, последних романах Гладкова, появившихся молодежных бытовых коммунах. У жены, актрисы, – премьеры и банкеты. Каждый год, ближе к осени, нарком с женою отправлялся для лечения за границу, на воды, за государственный счет.

И тут вдруг музейщики со своими проблемами…

Луначарский как нарком сделал все что мог: высказал свое мнение членам комиссии Томского, в сентябре даже встретился с Микояном и настоял на немедленном совместном утверждении «Списка предметов старины и искусства, не разрешаемых к вывозу за границу».

Документ этот включал тринадцать параграфов – по видам произведений искусства, включая археологические находки, – и мог бы предотвратить экспорт национального наследия. Однозначно, предельно четко и ясно «Список» определял: разрешается вывоз картин, но только работы современных художников, да и то «за исключением отдельных, особо выдающихся произведений»: икон – лишь созданных начиная с XVIII века; фарфора, хрусталя, изделий из серебра, тканей, мебели – со второй половины XIX века; гравюр, ковров, бронзы – только XIX и XX веков.

Все было бы хорошо, если бы не приписка, появившаяся спустя несколько дней на обороте второго листа перечня. Она добавляла еще один, четырнадцатый параграф, утвержденный Микояном, но согласованный с только что назначенным членом коллегии Наркомпроса, начальником Главнауки Лядовым:

«Настоящий список запрещенных к вывозу предметов старины и искусства не распространяется на главную контору Госторга РСФСР по скупке и реализации антиквариата, которой предоставлено монопольное право экспорта предметов старины и искусства. Главная контора совершает весь вывоз предметов старины и искусства по лицензии органов Наркомпроса и удостоверениям Главнауки Наркомпроса»[87].

Но об этом Луначарский старался не вспоминать – как и о том, что не кто иной, а именно он начал, подписывая приказы и распоряжения по наркомату, крушить сложившуюся, отлаженную, великолепно работавшую организацию охраны культурно-исторического наследия, столь мешавшую сотрудникам Наркомторга.

Еще в начале года Луначарский утвердил вместо Седовой-Троцкой руководителем Отдела музеев Л. Я. Вайнера, а теперь, в первых числах октября, подписал приказ о назначении начальником Главнауки М. Н. Лядова, старого большевика, делегата II и III съездов РСДРП, давнего соратника Пятакова по энергетическому ведомству и, кстати, одного из преемников Невского на посту ректора Свердловского (коммунистического) университета.

Уже 10 октября, через неделю после перехода в Наркомпрос, Лядов ознакомил своих новых подчиненных с оперативно разработанным планом полной реорганизации главка. Суть плана сводилась всего к четырем пунктам:

«1. Освобождение Главнауки от мелких функций, которые можно передать на места – учреждениям и органам народного образования. 2. Пересмотр сети учреждений, непосредственно подведомственных Главнауке в смысле максимального сокращения этой сети и передачи учреждений в ведение местных органов народного образования. 3. Пересмотр списка охраняемых памятников в смысле освобождения его от объектов, не подлежащих охране. 4. Освобождение руководства Главнауки от выполнения ряда функций чисто технического характера для предоставления ему возможности уделять достаточно времени и сил на разрешение основных проблем руководства, на связь с ведомствами и на представительство».

Вторая часть плана предусматривала ликвидацию большинства структур Главнауки, и прежде всего Музейного отдела. Лядов объяснял: «Нет возможности организовать достаточный учет и сохранение ценностей в наших многочисленных музеях». Свою мысль он развил и дополнил три месяца спустя, когда докладывал на коллегии Наркомпроса: «Ввиду резко обострившейся классовой борьбы, между прочим выразившейся в рецидиве религиозности известных слоев населения, особое внимание должно быть уделено так называемым историко-бытовым музеям (монастырям, церквям и т. д.). Там, где не хватает сил, умения и средств превратить их в антирелигиозные, они должны быть закрыты, а помещения должны быть использованы под культурные нужды»[88].