Прогулявшись по роще с отрезами ткани, я очутилась у прилавка, заставленного баночками с кремом для лица и тюбиками помады. Мне вдруг вспомнилось гладкое персиковое лицо Аллегры Грей, оказавшееся слишком близко к моему… Интересно, чем она пользуется, чтобы добиться такого поразительного эффекта? На прилавке стояло зеркало, и я мельком увидела собственное отражение: лицо бесцветное и встревоженное, глаза большие и испуганные, губы слишком бледные. Пожалуй, мне никогда не иметь гладкой персиковой кожи, но ведь по крайней мере можно купить новую губную помаду. Я сверилась с карточкой оттенков. У всех были престранные названия, но наконец я выбрала один, как будто подходящий, и начала перебирать гору тюбиков в вазе в попытке его найти. Но то ли выбранный мною тон был чересчур неуловим, то ли его вообще там не было. Девушка за прилавком, безразлично наблюдавшая за моим копаньем, наконец спросила:

– Вы какой тон хотели, милочка?

Меня чуточку задело, что меня называют «милочка»: хотя это, наверное, звучит более приветливо, чем «мэм», но все-таки намекает, что мне не хватает лет и элегантности, чтобы удостоиться более почетного титула «леди».

– Он называется «Гавайский огонь», – промямлила я, чувствуя себя довольно глупо, поскольку мне не пришло в голову, что надо будет произнести нелепое название вслух.

– А, «Гавайский огонь». Он скорее оранжево-красный, милочка. – Продавщица с сомнением изучала мое лицо. – Я бы не сказала, что это ваш цвет. Но он как будто где-то тут есть.

Она достала из-за прилавка коробку.

– Не важно, не трудитесь, – быстро сказала я. – Возможно, другой лучше подойдет. Что бы вы посоветовали?

– Даже не знаю, милочка. – Она посмотрела на меня без всякого выражения, точно никакой тон не мог исправить мою внешность. – «Красные джунгли» очень популярен… Или «Морской коралл», очень милый тон, довольно светлый, знаете ли.

– Спасибо, пожалуй, я возьму «Гавайский огонь», – упрямо отозвалась я, наслаждаясь идиотскими словами и полнотой своего стыда.

Поспешно сбежав, я очутилась на эскалаторе. Ну надо же, «Гавайский огонь»! Ничего более неподходящего и представить невозможно. Я начала улыбаться и удержалась от смеха, только вспомнив вдруг про миссис Грей и помолвку и вновь начав беспокоиться о бедной Уинифред. Это заставило меня продвигаться очень степенно, этаж за этажом, переходя с эскалатора на эскалатор, пока я не попала на самый верх, где находилась дамская уборная.

Внутри меня ждало воистину отрезвляющее зрелище, способное любого навести на мысли о тщете всего сущего и нашей собственной смертности. «Вся плоть есть прах…» – думала я, глядя, как покупательницы с яростной сосредоточенностью трудятся над своими лицами, открывают пошире рты, закусывают и облизывают губы, тычут пуховками в носы и подбородки. Несколько несчастных, отчаявшись в этой борьбе, сидели на стульях: их тела обмякли, руки отдыхали на свертках покупок. Одна женщина вытянулась на банкетке, сняв шляпку и туфли и закрыв глаза. Зажав в кулачке пенни, я на цыпочках прокралась мимо нее.

Потом я пила чай в ресторане универмага, где женщины с редкими, выглядевшими не к месту спутниками, казались подтянутыми: губы свежеподкрашены, силы подкреплены чаем. На лицах многих сквозило удовлетворение после плодотворно проведенного дня, а также от того, что будет над чем позлорадствовать по возвращении домой. У меня же были только мой «Гавайский огонь» и что-то малоинтересное на ужин.

Когда я, возвращаясь к себе, проходила мимо пастората, из дома вышел Джулиан Мэлори.

– Поздравляю, – сказала я. – Я только что узнала ваши новости.

– Спасибо, Милдред, я хотел, чтобы вы узнали одной из первых.

Я сочла, что слово «одной» несколько испортило общий эффект, и вообразила себе, как собирается узнать новости целая толпа замечательных женщин, связанных с приходом.

– У меня был ленч с миссис Грей, – объяснила я.

– Ах да. – Он помолчал. – Я думал, будет лучше… проще… то есть более уместно, если вы услышите об этом от нее.

– Да? А почему?

– Ну, во-первых, я решил, что было бы неплохо, если бы вы получше узнали друг друга, подружились, сами понимаете.

– Да, мужчины любят, когда их знакомые женщины становятся подругами, – заметила я.

А потом меня осенило: ну конечно, они, как правило, хотят принудить к дружбе прежних и новых возлюбленных! Я даже вспомнила, как банковский клерк Бернард Хейзерли говорит про девушку, с которой познакомился, когда отдыхал в Торки: «Она тебе очень понравится, надеюсь, вы подружитесь». Но поскольку я жила у себя в деревне, а она – в Торки, знакомство зачахло, так и не состоявшись.

– Да, разумеется, хочется, чтобы все, кого ты любишь, нравились друг другу, – неуклюже объяснил Джулиан.

– Конечно, конечно, – согласилась я, не зная, что еще сказать. – Полагаю, Уинифред очень довольна?

– О да, хотя однажды она действительно обмолвилась, что надеялась… Могу ли я сказать, на что она надеялась? – Вид у Джулиана сделался смущенный, словно он нечаянно сболтнул больше, чем собирался.

– Вы про… – Мне не слишком хотелось заканчивать фразу.

– Э… Милдред, вы понимаете. Дорогая Милдред, как славно было бы, окажись это возможно.

Я задумалась над невнятностью фразы, уставившись в свою корзинку, в которой лежал пакет с мылом, кусок селедки, фунт гороха, маленькая буханка зернового хлеба и помада «Гавайский огонь».

– Великолепно, что вы все понимаете. Знаю, для вас это было шоком, но рискну сказать, это же был не гром средь ясного неба. Но все равно это, наверное, был шок, даже удар, можно сказать. – Он говорил тяжеловесно и без юмора, совсем не похожий на себя.

Неужели любовь всегда до того доводит?

– Я никогда не была в вас влюблена, если вы это имеете в виду. – Я решила, что настало время прямолинейности. – Я никогда не ожидала, что вы на мне женитесь.

– Милая Милдред, – улыбнулся он. – Вы не из тех, кто чего-то ожидает, пусть даже имеет на это право.

Колокол зазвонил к повечерью. Я увидела, как мисс Эндерс и мисс Стэхем просеменили в церковь.

– Уверена, вы будете очень счастливы. – От настойчивого колокольного звона и вида спешащих людей мне хотелось поскорей закончить разговор.

Но Джулиан как будто не спешил положить ему конец.

– Спасибо вам, Милдред. Это так много для меня значит, то есть ваши добрые пожелания. Аллегра – очень милый человек, и у нее была тяжелая жизнь.

Я пробормотала что-то вроде «да, полагаю, что так».

– Вдова и к тому же без отца, – продолжал Джулиан на довольно дурацкий манер.

– Так у нее еще и отца нет?

– Да, она сирота, – очень торжественно ответил Джулиан.

– Ну, разумеется, уйма людей старше тридцати сироты. Я, например, – деловито сообщила я. – Если уж на то пошло, я с двадцати пяти лет сирота. Но очень надеюсь никогда не стать вдовой. Мне следует поторопиться, если я намерена успеть хотя бы с этим.