Когда северный ветер ослабил свою ледяную хватку, мы начали готовиться к отплытию. Раз в несколько дней кто-нибудь ходил по солончакам на берег, посмотреть, не сменило ли море гнев на милость. С каждым днем солнце поднималось чуть выше на небе и опускалось за горизонт чуть медленнее. Тени на сером песке становились короче, а вместо одиноких мух в воздухе вились тучи гнуса. На кустах и деревьях набухали почки, а птицы теперь летели на север. Близилась весна.

Зима жестоко обошлась с «Голиафом». Его хлестали ветра и ледяные дожди, терзало бушующее море. Корабль завалился на правый бок, воду никто не вычерпывал, днище ушло в грязь, а палуба прогнила. Кнут с Улафом решили, что, если вывести его в открытое море, он, скорее всего, развалится на части при первой непогоде. Мы сняли с корабля снасти и парус – всю зиму они хранились в трюме «Фьорд-Элька». Теперь к ним прибавились крепкие доски, а все гнилье осталось на растерзание морю. Потом мы свернули лагерь, отнесли сундуки на корабли и посадили жен эмира к датчанам на снеккары – Сигурд не хотел, чтобы они плыли на «Змее» или «Фьорд-Эльке». Кинетрит не сразу уговорила Сколла переступить борт «Змея». Зверь пятился, поджимал хвост и уши; Кинетрит все же заманила его на корабль свежим бычьим сердцем. Волк съежился на носу корабля, дрожа и поскуливая. Мне было почти жаль беднягу.

Можно было подождать, когда ветер сменится, и пройти под парусом по заболоченным протокам, но один или два дня ничего не изменили бы. Сигурд сказал, что мы и так совсем разленились, будем выбираться из болота на веслах – хоть вспомним, как грести, перед тем как вновь схватиться с суровым морем. По правде говоря, мы были рады взяться за весла. Все радовались так, как радуются мореходы, оказавшись на корабле среди волн после долгого времени на суше.

Мы проплыли мимо заброшенного «Голиафа», похожего на сгнившую тушу кита, от которой остался только костяной остов. Подновленные корабли резво вышли в открытое море и направились на восток. Восходящее солнце грело спину, «Змей» подрагивал, радуясь свободе. Я наполнил грудь воздухом и распустил волосы, чтобы свежий морской ветер выдул из них въедливый болотный запах. Мускулы подрагивали и горели с непривычки, однако Сигурд приказал не останавливаться. Никто не роптал, ведь ярл и сам сидел на веслах, потея, как и все остальные. К тому времени, как на закате нам велели убрать весла и бросить якорь, мы были такими же уставшими, как рабы во время сбора урожая – не хватало сил даже есть, хотя животы подводило от голода. Приятно было засыпать, покачиваясь на волнах, слушая скрип канатов и мачты, да умиротворяющее шипение морской пены за бортом.

Назавтра мы едва смогли сесть на весла, а через день стало еще хуже. Зато к четвертому дню мы гребли так же хорошо, как и раньше, – лишь слабая боль в мускулах напоминала о том, что впредь таких перерывов делать не следует. Иногда море начинало дыбиться или налетал ветер, словно говоря нам, что не стоило покидать Лингви так скоро, но всем не терпелось плыть дальше. Мы знали: главное – держаться ближе к берегу и поглядывать одним глазом на небо, другим – на море, и тогда нам ничто не грозит. Да и торговых галер было в море, что чаек над рыбацкой лодчонкой. Ни дня не проходило без того, чтобы вдалеке не показались надутые теплым ветром паруса. А уже если торговцы не боялись выходить в море, тогда чего страшиться нам, храбрым мореходам? И даже не будь на носах наших кораблей драконьих голов, вряд ли кто-нибудь осмелился бы подойти к нам близко.

Минуло десять дней, как мы покинули Лингви, и впереди показалась земля римлян. Большинство из нас слышали о том, что в давние времена владения римских императоров простирались во все стороны света. А воинов у них было что звезд на небе, и обращали римские императоры эти несметные войска против своих врагов. Римляне возвели огромные каменные храмы, размером превосходящие все те, что мы видели во Франкии, и даже беднейший римлянин считал себя господином над иноземцами. Хотя те дни давно прошли, теперь на троне империи сидел правитель не менее могущественный, чем властители прошлого. Император Карл.

– Викарий апостола Петра, его Святейшество Папа Римский Лев самолично возложил древнюю корону римских императоров на голову Карла, – сказал Эгфрит, когда мы высматривали, нет ли в гавани, показавшейся по левому борту, боевых кораблей. Порт был маленьким, но оживленным. У пристани покачивались торговые корабли и рыбацкие лодки, вдоль берега растянулся базар. Однако при виде нас торговля прекратилась, люди стояли и смотрели на сияющее под солнцем море, прикрыв глаза руками.

– Мне начинает казаться, что, если заплыть за край света, все равно попадешь к этому императору, – произнес Сигурд, изумленно качая головой. – Похоже, нам повезло, что в прошлый раз мы удрали от Карла, а, монах?

Брови Эгфрита подскочили.

– Повезло? Да мы чудом спаслись, – произнес он.

Монах с неделю дулся, но когда узнал равнинный берег и острова, о которых читал в церковных книгах, к нему почти вернулась его прежняя живость. Мы много дней плыли вдоль манящих мягким песком дюн, за которыми во все стороны простиралась равнина, где врагу негде было бы спрятаться, а вид порта еще больше разжег наш аппетит. Копченым мясом, свежей и соленой рыбой мы запаслись так, что хватило бы до Рагнарёка. Мед – вот что нам было нужно.

– Вроде спокойно, – сказал Улаф, поджав губы так, что они скрылись в густой бороде.

Кнут с ним согласился.

– Рад буду причалить, – сказал он, взглядом ища одобрения ярла.

Сигурд кивнул.

– Встанем носами к морю, – распорядился он.

Раздались недовольные возгласы, ведь это означало, что причаливать будем дольше. Но решение Сигурда было мудрым – так мы сможем быстрее отплыть в случае чего. Улаф велел спустить парус, Брам прокричал его приказ капитанам трех остальных кораблей. Мы сели на весла и принялись выворачивать к причалу, что оказалось не такой уж трудной задачей, потому что все пять торговых кораблей тут же подняли паруса и якоря и спешно отплыли.

– И чего они так боятся? – ухмыльнулся Бьярни, налегая на весло.

– Да уж… Что могут натворить четыре полных корабля язычников в таком маленьком порту? – спросил я, глядя на Улафа, который командовал, когда поднять, а когда опустить весла.

После того как мы бросили якорь, Сигурд велел всем оставаться на борту, сказав, что он с отрядом сойдет на берег разузнать, что к чему.

– Что там всегда говорил мой папаша? – сказал Улаф, берясь за копье одной рукой и почесывая шею другой. – Не лезь поперед своего копья. А то можно и на неприятности нарваться.

– Он ведь шею сломал, да, Дядя? – нахмурившись, спросил Оск.

Улаф кивнул.

– А потом на свое же копье напоролся, – пробормотал Ирса Поросячье Рыло.

В ответ Улаф приложил тому кулаком в челюсть, отчего Поросячье Рыло осел на палубу.

– Пошли, – велел Улаф.

Я последовал за ним на берег. Люди разбегались с нашего пути, как куры при виде лисы. Но торговцы, почуяв запах прибыли, принялись на своем языке нахваливать товар. Не впервые я подивился храбрости торгового люда. Когда к тебе идут пять пропахших морем вооруженных воинов с голодным блеском в глазах, а у тебя нет меда или эля, лучше убраться с дороги, да поживее. Сигурд с Улафом шли впереди, Флоки, Свейн и я – за ними. Позади трусил Эгфрит. Он то и дело обращался к местным жителям на латыни, но они понимали его так же плохо, как и я.