том, что ее недостаточно». Сегодня вновь нужно говорить к сердцу человека. Возвращение к религиозным традициям частично отвечает на эту потребность. Перед религиями стоит великая задача. Великая задача стоит перед исламом в воспитании своих верующих и лидеров. Но и задача христианства и иудаизма — не указать на врага, а помочь людям жить мудро и с другими.

В жизни с другими неизбежно возникают отношения: вражды или дружбы. В духовной пустоте наших обществ часто развиваются процессы вражды. В голландском обществе, некогда столь либеральном, этот процесс очевиден. Многие идентичности (в том числе и религиозные: католические и протестантские) сошли на нет. Голландское католичество развалилось после шестидесятых годов. Остались неуверенность, страх и агрессия.

Сакс считает, что глобализация и пустота приводят к «крайней уязвимости», и нужно найти сильную идею в рамках великих религиозных традиций, которая позволила бы жить вместе, в уважении к различиям, заботясь о росте веры и самосознания. Сакс подчеркивает, что идея завета исходит из религиозной традиции. Не завета Бога с Авраамом (лежащего в основе иудаизма), но предшествующего ему завета с Ноем. Он признал Бога творцом и получил заповедь не проливать кровь человеческую. В свете этого завета стоит смотреть на инаковость: «Нет ничего релятивистского в идее достоинства различия».

Выдающийся раввин Ливорно Элия Бенамозег (Elia Benamo- zegh), умерший в 1900 году, выдвинул идею возвращения к Ноеву завету между народами, мало развитому в иудаизме и забытому в христианстве. Пророки израильские называют его «вечным заветом» (Исаия 24, 5). Символ его — радуга, обнимающая все земли. Сейчас она стала символом мира. Земля, читаем мы в 9 главе Книги Бытия, отдана человеку под его ответственность. Но нельзя проливать кровь человеческую. Это завет ответственного уважения друг к другу: библейский гуманизм открыт и ко всем тем, кто не разделяет веры Авраама. В Ноевом завете сказано: «Взыщу душу человека от руки человека, от руки брата его» (Бытие, 9, 5). Первое убийство в библейском повествовании — убийство Авеля Каином — было совершено человеком, так ответившим Тому, Кто спросил его, где брат его Авель: «Не знаю; разве я сторож брату моему?» (Бытие 4, 9). Ноев завет утверждает: с каждого спросится о жизни другого. Не соблюдающий этот завет, говорит Библия, вводит в историю насилие, которое обратится против него: «Кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека: ибо человек создан по образу Божию» (Бытие 9, 6).

Как древние страницы Библии могут вдохновить на завет, союз в современном мире, стоящем перед неслыханными вызовами? Великие религии могут учить жить вместе с идеей завета. Это завет с Богом, но и союз между людьми, уважительный и ответственный по отношению к другому. Союз есть искусство соединять различия, а также чувство предела, положенного существованием другого. Союз лежит в основе разделяемой всеми культуры, признающей различия. Революционный утопизм подавил это чувство предела: можно убить тысячи или миллионы человек ради создания нового мира и нового человека. Утопизм прогресса потерял чувство предела, как писал немецкий богослов Романо Гвардини (Romano Guardini): «Современный человек придерживается мнения, что всякое обретение силы есть однозначный прогресс; рост безопасности, полезности, благополучия, жизненной силы, полноты ценностей. На самом деле сила есть нечто абсолютно поливалентное». Идеология рыночной экономики утратила чувство предела (интересы другого человека, коллектива или окончательный исход для всех). Союз предлагает уважение к пределу — к существованию другого, к реальности.

Цивилизация жизни вместе не есть лишь мирное расположение рядом различных общин, нечто вроде федерации сообществ. Светскость, составная часть европейского наследия, не приводит ли к идее общей судьбы разных людей и народов, к своего рода светскому завету? Светскость отсылает к чувству государственности и судьбы национальной общины. Это утверждение того общего, что есть у людей. Иоанн XXIII учил, что нужно искать то, что соединяет, и откладывать то, что разделяет, таков был его дипломатический и пастырский метод. Общность создает метисацию на самых разных уровнях жизни. Ее создала глобализация XVI века — завоевание Америки, тогда и родился термин «метис», от латинского mixticius, родившийся от смешанной расы. Термин этот применяется и к предметам для указания на их смешанное происхождение и отсутствие чистоты. Слова «метис» не было в английском или немецком (там до недавнего времени употреблялись лишь слова с пренебрежительным оттенком), в то время как в мексиканской культуре это предмет национальной гордости. Мексиканец Вирхи- лио Элизондо (Virgilio Elizondo) писал о ней в возвышенных тонах в книге «L'avenir est au mёtissage» («Будущее за метисацией») (используя выражение генерала де Голля).

Современная глобализация тоже создала метисацию, не только этническую, но в основном культурную. Октавио Пас (Octavio Paz) в книге «Лабиринт одиночества» писал, что лабиринт метисации, в конце концов, «есть у всех людей». Жак Одине (Jacques Audinet) лирически добавляет: «История сопрягает различия, история метиска, и лишь метисация движет ею». Метисация культур сопровождается смешением народов в эпоху эмиграции. В Риме, где живет 7 % иностранцев, в 2003 году было заключено 1.342 смешанных брака, наряду с 9.590 браками между итальянцами и 1.069 между иностранцами. Почти каждая десятая семья, появившаяся в 2003 году, смешанная, и у них будут «смешанные» дети.

Сенгор (Senghor), сенегальский поэт-президент, на вопрос, почему он певец негритюд, решил писать по-французски, отвечал: «Потому что мы культурные метисы, мы чувствуем как негры, а выражаемся по-французски, потому что французский язык призван быть универсальным». Другие, исходя из той же негритюд, не сделали бы такого выбора.

Метисация есть совокупность различных родственных связей по восходящей линии, решение держать связь с множеством культур, быть наследниками разных миров. Метисация, по крайней мере культурная, обнимает наши общества: нет гегемонии одной цивилизации, есть много культурных миров, бесчисленное множество метисаций, перекрывающиеся области, смешанное происхождение. Такова Европа, ее внутренняя структура и отношения с другими мирами, с Африкой, например. Европа рождается из общности, из скрещивания национальных европейских культур. Как может Европа мыслить себя вне отношения с русской культурой (одновременно и принадлежащей ей и чуждой)? Как скрестились судьбы и культуры Европы и Соединенных Штатов в ХХ веке? За самыми ясными и жесткими идентичностями часто скрывается метисация, гибриды, смешения с более или менее долгой историей.

Как бы то ни было, Европа, со своими культурными наслоениями и взаимообменом, не может быть континентом опустошенных людей. Глубокая европейская идентичность исходит из духовных и гуманистических корней. Переосмысление ее совершается по выбору свободной воли, но на основании той истории и географии, которые у нее за плечами. Тот же европейский национализм по большей части имеет волюнтаристскую историю, не связанную с этническим детерминизмом. В духовном климате Европы