– Вы ее родственники?

Сержант предъявил свой значок.

– В таком случае, вы здорово опоздали.

– Черт! А можно как-то остановить процесс кремации?

Священник взглянул на часы.

– Она находится там уже около часа при температуре в тысячу сто градусов. Боюсь, что от нее уже ничего не осталось.

– Да чтоб тебя… Простите, святой отец!

– Я всего лишь проповедник и не имею сана, но я передам ваше извинение по команде.

– Спасибо за помощь, – сказал Брайант и стал подталкивать Ким к двери.

– Черт побери, черт побери, черт побери… – как заводная повторяла инспектор, пока они шли к машине.

Боковым зрением она опять увидела девочку, которая все еще сидела в одиночестве возле стены. У машины Стоун еще раз обернулась. Она заметила, что девочка дрожит, но это была не ее проблема.

Она открыла дверь машины и замерла.

Это действительно не ее проблема.

– Сейчас вернусь, – сказала Ким, захлопывая дверь. Она рысцой подбежала к девочке и остановилась рядом с ней. – Послушай, с тобой все в порядке?

Было видно, что девочка удивилась. Она постаралась выдавить из себя вежливую улыбку и кивнула. Ее глаза красными кругами выделялись на бледном лице.

На ней были кожаные ботинки на плоской подошве с черно-белыми шнурками и толстые черные чулки, которые накрывала юбка, доходившая ей до колен. Серая блузка пряталась под двубортным пиджаком, слишком старым и слишком большим для нее. Было видно, что костюм был подобран специально для похорон, но не мог защитить ребенка от холода, потому что температура вокруг не превышала двух градусов тепла.

Ким пожала плечами и отвернулась. Свой вопрос она задала. Девочка была глубоко опечалена, но в остальном с нею все было в порядке. Теперь она может идти с чистой совестью. Это совсем не ее проблема…

– Кто-то близкий? – спросила сотрудница полиции, усаживаясь рядом.

– Да, – еще раз кивнула девочка. – Бабушка.

– Мне жаль, – посочувствовала Ким. – Но сидение здесь ничего не исправит.

– Знаю, но она была мне почти как мама.

– И что же ты здесь все еще делаешь? – мягко спросила Стоун.

Девочка посмотрела на трубы крематория. Из них валил густой дым, который постепенно растворялся в воздухе.

– Я не хочу уходить, пока… Не хочу, чтобы она оставалась совсем одна.

Ее голос прервался, и по щекам покатились слезы. Ким сглотнула, когда до нее, наконец, дошло, с кем она разговаривает.

– Твою бабушку звали Мэри Эндрюс?

Девочка кивнула и прекратила плакать.

– Я Пола… а вы откуда знаете?

Инспектор не считала нужным сообщать какие-то подробности глубоко расстроенному ребенку.

– Я детектив. Ее имя всплыло в связи с тем, что произошло вон там, – указала она в сторону бывшего приюта.

– А, ну да, она когда-то работала в Крествуде. Была там сестрой-хозяйкой больше двадцати лет. – Неожиданно девочка улыбнулась. – Она брала меня с собой, когда работала по субботам и воскресеньям. Я помогала ей менять постели и убираться. Правда, не знаю, насколько ей это помогало. И все девочки ее любили, хотя она и была с ними строга. Они ее уважали. Совсем не подшучивали над ней и часто обнимали.

– Уверена, что остальные сотрудники ее тоже любили.

– Дядя Билли точно, – Пола пожала плечами и опять улыбнулась, а затем кивнула в сторону подошвы холма. – Раньше он жил вон там.

– А откуда ты знаешь дядю Билли? – спросила заинтригованная Ким.

– Иногда бабуля смотрела за его дочкой, чтобы он мог сходить в магазин, – девочка с улыбкой посмотрела на трубы. – Ей надо было просто сидеть и смотреть за Люси, но моя бабушка не такая. Она всегда находила себе работу по дому и делала ее до его прихода. В основном гладила или пылесосила. А я играла с Люси. А когда он возвращался, бабуля ему ничего не говорила. Ей не нужны были благодарности, она просто любила помогать людям.

– Мне кажется, что твоя бабуля была совершенно необычным человеком, – сказала инспектор – и она в это действительно верила.

– После пожара мы к ним никогда больше не ходили. Бабушка сказала, что они переехали, – Пола задумалась. – Знаете, после пожара для бабушки многое изменилось. Она никогда не была старой бабушкой, если вы понимаете, о чем я, но после пожара из нее как будто дух выпустили.

Ким задумалась, почему Мэри Эндрюс соврала о том, что Уильям Пейн переехал.

– А ты пробовала поговорить с ней об этом? – настойчиво возвратилась она к разговору.

Стоун знала, что использует в своих целях желание девочки выговориться. Возможность говорить о недавно ушедших помогала их родственникам сохранить их живыми в своих сердцах и душах, помогала сохранить связь с ними. Ким надеялась, что ее помощь ребенку окажется взаимной.

– Только один раз, и она на меня очень сильно рассердилась, – кивнула Пола. – Она велела мне никогда больше не вспоминать ни этого места, ни этих людей. Вот я и не вспоминала.

Стоун заметила, что ее юная собеседница вся дрожит. Ее тело сотрясали судороги. Из трубы все еще продолжал идти дым.

– Знаешь, однажды мне кое-что сказали, и я запомнила это на всю жизнь… – Ким вспомнила, что это произошло на похоронах ее приемных родителей № 4, и ей тогда было тринадцать.

Она увидела, как к ней повернулось невинное, без единой морщинки детское личико, полное ожидания хоть какого-то утешения. И таким утешением была для нее Стоун, хотя Пола и не говорила ей об этом.

– Мне сказали, что тело – это не что иное, как одежда, которую сбрасывают, когда она больше не нужна. Твоей бабушки больше нет, Пола. Ее одежда доставила ей много горя, но теперь бабушка от нее освободилась.

Ким подняла глаза и увидела, что дым стал прозрачнее.

– Мне кажется, что одежда исчезла, так что тебе пора идти, – добавила она.

– Спасибо вам, – сказала девочка, вставая. – Большое, большое вам спасибо!

Инспектор кивнула, и Пола отвернулась от нее. Слова могут утешить горе на какие-то мгновения. Горе, глубоко эгоистичное по своей натуре, – это успокоение для живых. Оно позволяет людям понять, насколько глубоко они ощущают свою собственную потерю, и, в редких случаях, оценить, насколько сожалеют о ней. Ким следила за тем, как Пола бежит вниз по холму. Она хотела было рассказать девочке, что Люси продолжает жить в том же самом доме, но подумала, что у бабушки была какая-то причина солгать внучке, а она должна уважать решения бабушки.

Звонок телефона возвратил ее в настоящее. Это был Доусон.

– Командир, вы где?

– Так близко, что чувствую запах твоего одеколона. – День превращался в худший вариант «Сумеречной зоны»[43].