Клавдия Михайловна замолчала, давясь слезами.

— Давно здесь?

— Не знаю. Пять дней, кажется. — Этот простой вопрос застал Клавдию Михайловну врасплох. Она уже сбилась со счета, сколько дней в тюрьме. Бог ведает, теперь она считала не дни, а допросы.

— Ну, ничего, ничего. Всему есть конец. И мукам нашим тоже, — горько вздохнула невидимая собеседница. — А к нам-то откуда? Раньше где сидела?

— Сперва в одиночной. — Разговор не уменьшал боль, но как-то отвлекал от нее, пробуждал в душе разумное, человеческое, то, что с таким усердием выбивали из нее на допросах. — Потом с женщиной одной, а теперь сюда вот притащили. Почему, как вы думаете? — с неожиданным испугом спросила Клавдия Михайловна, может, ее расстрелять хотят или вместе с другими женщинами отправить в лагерь.

— С женщиной, говоришь? — тем же хриплым шепотом поинтересовалась собеседница. — Что за женщина?

— Хорошая. Добрая. Она давно здесь сидит. Анна Николаевна зовут.

— Хорошая? В отдельной камере? — со злым смешком переспросила невидимая собеседница. — Подсадная.

Клавдия Михайловна заворочалась, силясь взглянуть на сказавшую эти слова, но не смогла, боль пронзила внутренности, да и глаз так заплыл — не взглянешь.

— Ну, чего заерзала? Подсадная она. Обычное дело. Уговаривала небось во всем сознаться. Было?

— Было, — сквозь боль и досаду проговорила Клавдия Михайловна.

— Ну и что, сказала, что просили?

— Нет.

— Вот и правильно. Молчи и не верь никому, — одобрила ее обладательница хриплого шепота. — Никому не верь.

Они помолчали.

— А если к тебе подсадную засунули, видно, важная ты птица. Муж у тебя, что ль, шишка большая? А? Слышь? Чего замолкла, спишь, что ли, не слышишь?

Клавдия Михайловна слышала. Очень хорошо. И совет помалкивать тоже. И дала самой себе слово никому не верить и молчать сколько хватит сил.

Изо дня в день ее таскали на допросы, били, истязали, ломали кости, угрожали, уговаривали, запугивали. Она терпела, жила в каком-то обморочном, бесчувственном состоянии, временами ей казалось, что она уже не помнит, кто она, откуда, зачем, стала забывать прежнюю жизнь, в которой не было мучительной истязающей боли. И молчала.

Молчала, как учили, молчала до тех пор, пока… Пока они не пригрозили привести на допрос сына. И если ему не хватит истязаний матери, приняться за него.

Пропадите вы пропадом! Будьте вы прокляты! — вопило ее сердце. Надрывалась душа. Но язык говорил не то, он умолял, унижался, обещал все исполнить.

«…шкатулку с драгоценностями («за исключением корон и диадем») получил мой будущий муж полковник Кобылинский лично от Николая Второго. Но у мужа ценности хранились недолго, поскольку их передали «на хранение» Константину Ивановичу Печекосу».

Прости меня, Женя!

10 июня 2018 г. Санкт-Петербург

Похоронили. Вчера они с Машкой похоронили родителей. Эта жуткая мысль как метроном все утро билась в голове Максима. А как же теперь мамин день рождения через два месяца, который они планировали отметить в Эмиратах? А день рождения самого Максима? Да как вообще он будет теперь чувствовать себя в те дни, которые всю свою жизнь привык отмечать с родителями? С кем будет советоваться, если на работе случится серьезный кризис, к кому обратится, чтобы собрать сведения о новом деловом партнере? Отец всегда был рядом, и хотя он не имел привычки вмешиваться в дела сына, Максим знал: в трудной ситуации отец поможет. А кто теперь будет радоваться его детям, когда они родятся, баловать, заваливать подарками? Впрочем, вот тут он мог расслабиться. Если они и родятся, то еще не скоро и неизвестно от кого, если вообще родятся.

В последнее время, пока у них с Анькой все еще было хорошо, Максим все чаще задумывался о потомстве, даже уговаривал жену завести детей. Та не соглашалась, предлагала подождать, пожить в свое удовольствие. Вот и пожила, криво ухмыльнулся Максим. А он как последний дурак потакал ей, слушал эту дуру! Кошка блудливая!

Максим почувствовал, как внутри него закипает злость. На себя, на нее, на весь белый свет.

— Уж лучше бы Анька умерла! — процедил он сквозь зубы. — Хоть бы память о ней осталась как о человеке.

Поняв, что сморозил что-то уж совсем неподходящее, Максим выбрался из кровати и вяло поплелся в ванную, уныло размышляя, чем бы сегодня себя занять, чтобы от тоски не напиться, а напившись, от отчаяния, не дай бог, не поехать к Аньке. А такое вполне могло случиться. Максим сам не знал, почему он выбрал ее, почему так сильно любил, терпел ее глупые выходки и капризы, прощал и всегда первым просил прощения. Потому что любил, ответил он сам себе. Но теперь все. Кончено. И главное — не дать слабину, а то потом он сам себя уважать не сможет. Что же делать?

К Маше ехать не хотелось. Она будет плакать, обсуждать, что делать с квартирой родителей и их машинами, спрашивать, можно ли ей забрать мамины любимые серьги, или еще что-нибудь в этом роде. А Максим ничего не хотел трогать в квартире родителей и думать не желал о том, что делать дальше с их вещами, машинами и прочим. Хотел, чтобы все было как было. И Машкина хозяйственная суета его будет только бесить. Нет, уж лучше одному сидеть.

Но сидеть одному оказалось не лучше. Максим как дикий зверь ходил по квартире, от стены к стене, словно по клетке, не зная, чем себя занять. На работу ехать не хотелось, там придется выслушивать соболезнования. Ловить на себе сочувствующие или, еще хуже, любопытные взгляды. Информация о гибели родителей каким-то образом просочилась в СМИ, и Максим подозревал — не без участия скользкого майора. Наверняка тот специально поднял шумиху в прессе, нагнал жути, а теперь выжидает удобного момента, чтобы предъявить общественности убийцу. Спившегося бомжа, возле которого нашли топор. Эта мысль разозлила Максима еще больше.

Нет. Его такой расклад не устраивает. И вообще тупо сидеть в четырех стенах, и если он не может выяснить, кто убил родителей, надо хотя бы узнать, что связывало бабушку с районной библиотекой, почему она вдруг взяла да и завещала им ценные издания.

Придумав себе дело, Максим оживился, повеселел и, выяснив у Ирины Григорьевны примерный адрес библиотеки, точного она не помнила, отправился в путь.

Библиотеку он отыскал по навигатору в глубине густо засаженного березами и кленами, заросшего сиренью и жасмином жилого квартала, застроенного еще в шестидесятые годы пятиэтажными кирпичными домами — улучшенным вариантом легендарных хрущевок.

Выйдя из машины, Максим с интересом огляделся. Библиотека располагалась на первом этаже обычного жилого дома. Он осмотрел высокие стеклянные, как в гастрономе, окна, пустой зал, стеллажи с книгами. Трудно было представить, что могло заинтересовать бабушку в заштатной библиотеке. К ее услугам, как профессора египтологии, были библиотека Академии наук, Публичка, Университетская библиотека и библиотека ее института. К тому же, насколько Максим помнил, ни одна из бабушкиных подруг не жила на Васильевском острове.