Та же участь постигла замечательную династию османских султанов. У Сулеймана был сын Мустафа, о котором все говорили, что по способностям он не уступает никому из предков. Он находился в дружеских отношениях с визирем Ибрагимом, но уже после рождения Мустафы в гарем Сулеймана попала русская девушка, прославившаяся в истории под именем Роксолана. После поражения при Вене она стала для Сулеймана тем, что редко встречалось на Востоке — всепожирающей страстью, которую ничто не могло утолить. Роксолана родила ему двух сыновей и дочь и, разумеется, желала, чтобы один из ее сыновей стал наследником империи, но на ее пути стояли два препятствия. Турецкие султаны обычно не смешивали личную жизнь с государственными делами, но венская неудача облегчила Роксолане ее задачу — избавиться от главного препятствия в виде друга Сулеймана почти гениального Ибрагима. Его казнили за несостоятельность, Роксолана выдала дочь замуж за человека, которого без труда поставила на место визиря, и начала продуманную кампанию против Мустафы. Однажды в покоях отца на него набросились семеро немых слуг с удавками, а Сулейман наблюдал за ними, поторапливая.

Так великой династии пришел конец. Сын Роксоланы Селим стал султаном, но его заслуженно прозвали Пьяницей. Вплоть до того момента, когда Кемаль Ататюрк сверг последних Османов, они не произвели на свет ни одного способного правителя. В течение какого-то времени турки нагоняли страх на Восточную Европу, но неизменно шли к упадку, спускаясь все ниже и ниже. Они даже решились снова осадить Вену в 1683 году, но на турок обрушились объединенные силы Венеции, Польши, Австрии и России. В результате они потеряли большую часть Венгрии и весь Крым. Но от настоящей турецкой угрозы Европа навсегда освободилась октябрьским утром 1529 года.

И не только от нее. Когда Мартин Лютер услышал о вторжении Сулеймана в Венгрию, он объявил, что это наказание Божие за грехи папы и католических епископов. Стоило Сулейману отправиться к Рейну через Вену, как реформатор тут же передумал и провозгласил, что долг каждого христианина сражаться с турками. Его заявление имело двойной эффект; ибо император Карл, уже вовлеченный в войну на два фронта с Нидерландами и Францией на территории Италии, не мог отказать в помощи северным немецким протестантам. Поэтому он предпочел внутренние религиозные беспорядки внешней угрозе, и многие из его суровых алебардщиков, направленных в Вену, придерживались лютеранства. К тому времени, когда Карл был готов ополчиться на протестантов, они уже укоренились, и даже у императора не хватило бы сил справиться с ними.

I

«Мы можем считать принца конченым человеком; он не пользуется ни влиянием, ни доверием». Такие слова написал Фернандо Альварес де Толедо, герцог Альба, своему повелителю Филиппу II, королю испанскому и нидерландскому, императору американскому и индийскому. Стоял 1568 год, и упомянутый принц был не кто иной, как Вильгельм Оранский, прозванный Молчаливым: принц был красноречив, но никогда не говорил лишнего.

У герцога Альбы были основания для этого заявления; он не больше года провел в Нидерландах на посту главнокомандующего, но уже овладел беспокойными провинциями и усмирил мятеж. Из тех великих дворян-католиков, которые возглавили бунтовщиков, Гогстратен умер от раны, Эгмонт и Горн сложили головы на плахе. Остался один Оранский, и он кочевал с места на место, преследуемый кредиторами, а его супруга в Кельне жила в свое удовольствие, проводя время в утехах, которые принято называть плотскими. Армия, которую принц собрал, распродав все свое имущество, рассеялась от одного прикосновения Альбы, причем так, что на Оранского упала тень трусости.

Едва ли другая армия, заново собранная принцем, смогла бы достигнуть большего. Лучшее, на что он мог рассчитывать, — это наемники, валлонские и немецкие ландскнехты, неплохие воины, но им не хватало согласованности действий, а в подчинении Альбы находились «непобедимые испанские терциарии» — пехотинцы, которых не видел мир со времен римских легионеров. Они обладали подготовкой и боевым духом, сознанием своей непоколебимости и несокрушимости; они сотни раз доказывали это в любой мыслимой боевой обстановке. Альба держал их в ежовых рукавицах; и они соблюдали железную дисциплину, за исключением грабежа после взятия города. Когда его армия выступила из Италии в беспокойные Нидерланды, даже две тысячи сопровождавших ее проституток были организованы в батальоны и роты под началом офицеров.

Во всех словах и поступках Альбы чувствовалось нечто железное от крестоносца, ведущего вечную священную борьбу против врага. «В свое время я укрощал железных людей, — заметил он, принимая назначение в Брюссель, — и знаю, как усмирить этих слабаков из масла». Усмирять он начал с того, что разместил гарнизоны своих стальных воинов в каждом значительном городе; затем учредил Совет по делам мятежа, который вскоре получил название «Кровавый совет», ибо выносил неизменно смертные обвинительные приговоры. Никто не знает, сколько тысяч несчастных, кроме Эгмонта и Горна, за год прошли через судилище, обрекавшее их на костер, меч или виселицу, прежде чем Альба решил считать принца конченым человеком. Одним только утром Пепельной среды[9], после карнавала, в собственных постелях были взяты полторы тысячи человек. «Я распорядился казнить всех до одного», — писал Альба.

Он действовал как участник бессрочного крестового похода и правая рука Филиппа Испанского, публично молившегося о том, чтобы ему никогда не пришлось называться королем тех, кто отверг Господа Бога своего (по понятиям католической конфессии), и сказавшего, что лучше он пожертвует сотней тысяч жизней. Но был еще и вопрос конституции. Альбе хватило проницательности понять, что ему никогда не искоренить протестантскую ересь, если он сначала не избавится от местных советов (по одному на каждый нидерландский город или провинцию), у которых были в ведении юридические и финансовые вопросы при сложной системе хартий, привилегий и вольностей. В глазах вечного крестоносца эти советы не выполняли своего прямого долга. Они не справились с ересью, они смотрели сквозь пальцы на открыто проводимые кальвинистские сборища, не карали наказанием вандалов, которые грабили и разрушали церкви во время великой иконоборческой волны 1566 года.

Поэтому первым делом Альба ударил по важным католическим дворянам, хранившим неприкосновенность хартий, потом по мелкому клиру, возмутившемуся тем, что его доходы потекли в руки вновь назначенных испанских епископов, и, наконец, по магистратам больших городов; все это были католики. Виновность протестантов считалась само собой разумеющейся, но первый необходимый шаг — уничтожение местного самоуправления или введение над ним такой власти, которая заставит его повиноваться приказам из Испании.

С этой задачей Альба справился. Эгмонт, Горн и Гогстратен мертвы, их имущество конфисковано; Вильгельм Оранский конченый человек, а его собственность, которая находилась во владениях Филиппа, тоже конфискована. Потребность в сопротивлении уступила место ледяному равнодушию. Едва ли кто присоединился к принцу Вильгельму, когда он перевел своих наемников через французскую границу. Инквизиция с успехом продолжала работу по уничтожению еретиков, когда произошло одно важное событие. Жалованье для солдат Альбы суммой в 450 тысяч дукатов находилось на борту пяти кораблей, которые шторм отнес в Плимут, и английская королева Елизавета, эта вероломная дама, не пренебрегавшая ни одной возможностью обогатиться, прибрала к рукам дукаты и корабли.