Митрофаныч наклонил голову и посмотрел с ехидцей.

— Красиво говоришь, — уличил он. — А сам-то понял, как дальше? Ты вот прыгаешь с места на место, как блоха, а какие конкретные задачи ты этим решил? И к чему ты, в конечном итоге, допрыгать хочешь? Сам же говорил, что у тебя в Москве ни родителей, ни детей, ни жены. Так чего бы не остановиться и не решать конкретные задачи?

Митрофаныч смотрел с хитрым прищуром. Уел зараза.

— Я и остановился, — буркнул я.

— Надолго ли?

— Это здесь при чем? — проворчал я. — Мы о другом говорили.

— Может, и ни при чем, — согласился Митрофаныч. — Тебе виднее. А?

Укладывались мы в темноте. Митрофаныч притворил дверку топливника, задул свечу, посетовав, что запас кончается, и скоро придется возвращаться к лучинам. Залез на печь, поворочался и притих.

Звездочка улеглась на лежаке поменьше. Нам с Яной достался тот, что попросторнее. В хозяйстве Митрофаныча нашлись набитые сеном тюфяки и побитые временем, но все же годные верблюжьи одеяла.

Яна легла к стенке, повернулась ко мне спиной. Притихла.

Сон не шел. В голову лезли дурные мысли. Пустые, ни к чему не ведущие. Видимо, навеяло разговором с Митрофанычем. А он засранец. Нагадил мне в голову и дрыхнет теперь, сопит в две дырки.

А я что? Сам же говорил, что меня все это не трогает. Или трогает? Выходит, врал себе? Да нет, не врал. Просто ничто человеческое мне не чуждо, включая глупое любопытство. Плюс усталость…

Вот именно, усталость! Я сейчас должен был без задних ног дрыхнуть, а вместо этого думаю черт-те о чем. Лучше вон о Яне думать. А то, с того момента, как мы план побега придумали, я даже поцеловать ее не успел.

Я повернулся на бок, обнял Яну и запустил руку под кофту.

— Не тяни лапы, — недовольно прошептала девушка. — Мы не одни, между прочим.

Я послушно убрал руку. Тут же озлился на себя задним числом. И что, что не одни? Я ж не оргию устраиваю.

Захотелось подняться и поднять всех на уши. Да какого черта? Немец помер. Я, можно сказать, убийцей стал. Возможность до Москвы добраться в обозримом будущем пропала. А тут еще один, философ деревенский, меня жизни учит, другая нос воротит и на место ставит, как пацана сопливого. Какого хрена?

Я тихо скрипнул зубами. Лучше б Янку со Звездой положил, а сам один лег.

Мысли сделались совсем мрачными. Заснул я злой и неудовлетворенный.

…На кухне было накурено. На столе стояла бутылка грушевого «Абсолюта». Закусывать эту водку не хотелось, но ощущение было таким, словно духов хлебнул. Эту хреньку приволок Борис. В другой раз я не упустил бы случая подначить, но в тот момент мне было пофигу. Я страдал, переживая разрыв с… кажется, с Ольгой. Да, точно, с Ольгой.

Впрочем, тогда мне не так важно было, с кем кончились отношения. Важно было, что они кончились.

— Ты, Серенький, не прав, — обстоятельно втирал Борзый, наливая в очередной раз грушевое пойло. — С бабами надо расходится легко. Без ущерба для здоровья.

Борис захмелел, и голос его приобрел размеренность и благозвучность, какими никогда не отличался.

Странное дело: мне было плохо, я хотел нажраться и позвал этих двоих для компании. В итоге — Борян захмелел, Олежка нажрался в сопли, а я как дурак сидел ни в одном глазу, злой и прибитый горем.

— Хочешь, я тебе мастер-класс дам по общению с противоположным полом?

— И я могу, — встрепенулся Олег.

— Ты сиди, — отмахнулся Борис. — Твои навыки общения с противоположным полом измеряются толщиной кошелька. Пока ты своим шлюхам тайским платишь, общение идет. А время вышло — досвидос.

— У меня, между прочим, жена еще есть, — насупился Олег.

— Не считается, — забраковал Борзый. — Мастер-класс по сдаче мозга в сексуальное рабство не актуален.

Я поднял рюмку, Борис перехватил меня за запястье раньше, чем я успел выпить.

— Погоди, Серенький. Я уже нажрался.

— Так я-то еще нет. — Я попытался перехватить рюмку в другую руку, но Борис вцепился в тару и потянул вниз, к столу.

— Погоди, говорю. Успеешь. Слушай: с женщинами главное…

— Борян, тормози, — оборвал я. — Мне твои советы не подходят. Я просто так не могу…

— Это потому, что ты дурак, — ввернул Борзый.

— Спасибо.

— Еще заходи.

Я кивнул и поспешно опрокинул рюмку. Водка с привкусом дюшеса прокатилась по пищеводу, но не добавила даже тепла. Только горечь.

Борис поглядел на меня уничижительно.

— Я просто так не могу, — повторил я. — Мне влюбиться надо.

— А мне что, не надо? — фыркнул Борис. — Ты меня за кого принимаешь?

— Я тебя за друга принимаю, — устало сказал я. — И как другу говорю: ты не знаешь, что такое серьезные отношения. У тебя когда последний раз было, что б девушка с тобой дольше двух-трех месяцев продержалась? Ты, извини, тупо пялишь всё, что движется.

— И что? При чем здесь любовь?

— Вот именно, ни при чем.

— Вот именно. Просто ты, Серенький, не знаешь, что такое влюбиться на одну ночь.

— Знаю, — не согласился я. — Это называется потрахаться и разбежаться.

Борис выудил из пачки сигарету, прикурил.

— Это у тебя так называется. Потому что у тебя к женщинам подход утилитарный. Ты ни на ночь влюбиться не можешь, ни на всю жизнь. Потому что одна ночь для тебя только койкой меряется, а длительные отношения это вообще серьезный и многоступенчатый расчет. Потому и колбасит тебя, что планы твои порушили. А вовсе не потому, что ты любовь потерял. А это всё, — он обвел прокуренную кухню и стол, на котором кроме трех рюмок, пузыря «Абсолюта» и пепельницы ни черта не было, — приступ самобичевания.

— Спасибо, дорогой друг, — огрызнулся я. — То-то мне так больно. Из-за порушенных планов, наверное.

— Где болит? — хищно ухмыльнулся Борзый.

Я хлопнул ладонью по груди.

— Здесь.

— Здесь не может, — отрезал Борис. — Я в одной статье читал, психологи говорят, что эмоциональная боль длится двенадцать минут. Все остальное самовнушение. Так что болит у тебя вот здесь.

И он тихонько постучал пальцем мне по лбу…

Проснулся я неудовлетворенный и злой. Яна спала рядом. Не то у нее снова сменилось настроение, не то просто замерзла ночью. На соседнем лежаке тихо посапывала Звездочка. Митрофаныча не было, несмотря на то, что за окном едва светало.

Я поднялся, стараясь не шуметь, обулся, набросил куртку на плечи и вышел во двор.

Ночью снова приморозило, и теперь было откровенно холодно. Я поспешно влез в рукава и застегнулся под горло.