Яна появилась только к вечеру.

Мы уже поужинали. Хозяин накатил стакан, забрался на печку и теперь похрапывал под треск углей. Звездочка рассказывала мне какую-то полумифическую историю на ломаном русском, перемежая рассказ тайскими фразочками. Я не понимал толком смысла, только кивал, угукал и изображал благодарного слушателя.

Мысли были далеко от тайских историй.

Когда, судя по интонациям, накалу и блеску в глазах, Звездочка приблизилась к кульминации, тихо скрипнула дверь. Я поднялся, мгновенно забыв и про Звезду и про ее байку.

В прихожей что-то тихо пошебуршало, и в комнату скользнула Яна.

— Ты где была? — я постарался спросить как можно мягче, но в голосе против воли прозвучали требовательные нотки.

— Гуляла, — небрежно пожала плечами Яна.

Просто. Как ни в чем не бывало. Как будто никто ни в кого не влюблялся, не бежал из Новгорода, не ссорился. Словно и не было между нами ничего. Вообще ничего. Совсем.

— Я за тебя волновался.

— Напрасно, — бесцветно обронила Яна, распустила волосы и скользнула на лежак. Придвинулась к стенке.

Я сел рядом, вгляделся в полумрак, прерываемый дрожащим светом от печи.

Звездочка уже тихо посапывала на своем месте. Когда успела только?

Лег рядом с Яной, сказал тихим шепотом:

— Нам надо поговорить.

— Не сейчас, — так же спокойно и отстраненно произнесла она.

— Ян, это серьезно.

Девушка повернулась ко мне, посмотрела блестящими в темноте глазами.

— Я устала. Все устали. — Она легонько чмокнула меня в нос. — Завтра поговорим. Хорошо?

Завтра поговорить не вышло. Чуть свет меня растолкал хозяин и, поднеся палец к губам, жестами погнал на выход. Заспанный, я вывалился в морозное утро.

— Что стряслось?

— Ничего, — бодро сообщил Митрофаныч. — Рабочий полдень. Печку тут одной поправить надо. Баба без мужика живет. На подхвате будешь.

«Бабу» звали Дашей. Было ей лет двадцать пять, не больше. По градации Митрофаныча она больше подходила под понятие «девка», и у меня создалось впечатление, что хозяин решил поработать сводней.

Даже если и так, занятие это было бесполезное.

После спячки Даша осталась без родителей. Мишка, что ухлестывал за девушкой до анабиоза, заснул с удочкой в Пышме по колено в воде. Девчонка оказалась одна, предоставленная самой себе. Замкнулась. Только «дядя Кирилл», как она звала Митрофаныча, за ней приглядывал.

В другое время я с удовольствием пообщался бы с милой грудастой Дашей, но только не теперь.

Печка действительно нуждалась в ремонте. До обеда я проторчал на подхвате у Митрофаныча, после чего был отпущен, как «абсолютно бесполезный в печном деле субъект».

То ли Митрофаныч решил, что моя помощь ему более не требуется, то ли в самом деле хотел свести меня с грустной Дашей и теперь отметил тщетность попытки.

Дома я никого не застал. Митрофаныч остался у Даши. Яны не было. Со Звездой я столкнулся в дверях. Она убегала за водой «с каким-то тётя Вера». Я остался наедине с самим собой.

Вот и все. Я один. Совсем. Чужой в чужом доме. В чужом поселке. В чужой стране. В чужом мире.

От осознания тотального одиночества накатила тоска.

Мне всегда хотелось уехать из Москвы. Вообще из России. Меня там ничто не держало, кроме пары друзей и горстки приятелей. Ни семьи, ни родных. Могилы родителей? Все эти кладбищенские бредни — чушь собачья. Родители живут в моей памяти, а не под куском мрамора. Под могильной плитой всё давно сожрали черви.

Я хотел уехать. Я уехал.

Оказалось, там не лучше. Там все непривычно. Многие моменты укрылись от понимания, про другие я понял только одно: я никогда не смогу этого понять. Там был чужой мне уклад. Там я потерял близкого друга. Там у меня не было ничего.

Я захотел вернуться. Я вернулся.

Почти. Пусть не добрался до Москвы, но вернулся в Россию. И что?

Здесь прекрасно себя чувствовали Митрофаныч и Артем. Здесь устроилась Яна. Здесь даже Звезда нашла себе место. А я?

Один. Некстати. Не на своем месте.

А где оно, это свое место?

Говорят, нужно держаться корней. Я бы хотел, но у меня их нет. Меня ничто нигде не держит. Я как перекати поле: подул ветер, меня понесло. Сменилось направление, меня несет в другую сторону.

Может быть, в этом есть какой-то смысл, но я его не понимаю.

Рыба ищет — где глубже, а человек — где лучше. Нас этому учили со школы, как и другим «народным мудростям». Я ищу, где лучше, а выходит, как у рыбы на мелководье: куда ни ткнись, везде мелко.

Почему так?

Снова захотелось выпить. И снова наползло то ненавистное состояние, когда возникают вопросы без ответа. Вопросы, не требующие ответа. Вопросы, не имеющие ответа.

Я вышел на крыльцо, прикрыл дверь в хату.

Вернуться, что ли, к Митрофанычу, помочь с печкой. Пусть даже ему и не нужна моя помощь.

Не нужна помощь. Я не нужен.

А ведь хотел здесь остаться, планы строил. Зачем, если я ни к чему?

— Здрасьте, дядь Сереж, — окликнули с дорожки.

Я обернулся на голос. По тропинке, вдоль останков хозяйского забора, топал Артем. Бодро махал рукой.

Я кивнул в ответ:

— Опять за дровами?

— Не, — улыбнулся парень, сворачивая на наш двор. — На реку. За коровой.

— Раньше на реку за рыбой ходили, — мрачно ухмыльнулся я. — Теперь за коровами. Куда мир катится?

— Уже прикатился, — поддержал игру мальчишка. — Дальше катится. Айда со мной.

На реку за коровой. Я улыбнулся. Смешно, конечно, но лучше так, чем навязываться.

— А пошли, — кивнул я парню и спустился с крыльца.

Стена золотистого света шла точно по водной глади, вдоль русла. На бег Пышмы сияние не влияло никак. Речка текла обычным порядком. Свет разделял ее на две части. Плотный, непрозрачный. Понять навскидку, насколько широка Пышма, и как далеко отсюда ее противоположный берег, было невозможно. Разве только знать это заранее.

Артем остановился, притаился за чахлыми кустами, на которых болтались последние засохшие листья.

— Здесь будем ждать, — сообщил он почему-то шепотом.

Я кивнул.

Вот значит, как выглядит этот брод, давший новое название поселку. Не только новое название — новую жизнь. Домашняя скотина в проснувшемся мире — это такой козырь в рукаве, о котором даже мечтать нельзя.

За годы спячки домашние животные либо передохли, либо одичали. За считанные дни после пробуждения люди оскотинились. В одичавшем и оскотинившемся настоящем иметь домашнюю скотину, и не иметь из-за этого проблем было сродни библейскому чуду.