– Приказываю стянуть все наличные силы в порт. Сознаюсь, мне не терпится скорее прихлопнуть эту шайку.

– У каждого уходящего из порта корабля где-то есть конечная точка плавания, – покачал головой Метлоу. – Если сейчас устроить в порту облаву, то эту точку мы с тобой никогда не узнаем.

– Но не сидеть же сложа руки! – возмутился Корвилл.

– Сидеть! – жестко ответил Метлоу. – Сидеть и терпеливо ждать, как когда-то наш взвод сидел в камбоджийских болотах под Стынгтраенгом.

– Ты не меняешься, Джордж, – улыбнулся Корвилл. – А я, признаться, до сих пор вижу во снах те проклятые камбоджийские хляби.

– Люди, как панцирь черепахи, всегда все свое носят в себе, во снах и в своей потаенной памяти, – ответил Метлоу. – Иначе, Рич, свихнуться можно в нашем взбесившемся мире.

* * *

Низкие облака лохматыми космами пластались над морским простором. Порой они опускались так низко, что цеплялись за косой парус джонки. На ее бамбуковой мачте непрерывно крутилась антенна локатора, тщательно замаскированная переплетением веревок, кусков джутовых циновок и связками вяленой рыбы. Утлое на вид суденышко, помимо паруса оснащенное еще и мощным двигателем, ревущим под настилом из грубых досок, ходко прорезало волны. Посреди джонки возвышалось крытое брезентом некое подобие китайской фанзы, с радиоантенной на крыше. Через открытую дверь «фанзы» виднелись хлопочущие по хозяйству молодые китаянки. Из-за их юбок выглядывали любопытные детские рожицы с блестящими раскосыми глазенками. Но стоило Сарматову повернуть лицо в их сторону, как они моментально прятались за мамашами. Старый китаец с пергаментным лицом, стоя у штурвала, вслушивался в рокот двигателя и, по-видимому, не доверяя экрану локатора, напряженно всматривался в волны. Он искусно обходил рыболовецкие сейнеры и джонки, попадающиеся навстречу. Порой из тумана, совсем рядом с их хрупким суденышком, возникали стальные борта огромных океанских кораблей – танкеров и сухогрузов. На борту одного из них серб Станко Рубич по прозвищу Ржавая Сука громко прочитал по-русски: «Капитан Чирсков». С корабля под непритязательный перебор гитарных струн рвалась надрывная русская песня:

По обрыву по-над пропастью я коней нагайкою стегаю…

Что-то воздуха мне мало! Умираю. Умираю…

Хриплый голос певца и трагические слова его песни показались Сарматову очень знакомыми. Где и когда он их слышал?.. Но, сколько он ни напрягал память, вспомнить так и не смог.

– В Россию топает, во Владивосток, – кивнул вслед удаляющемуся сухогрузу серб.

– Что такое Владивосток? – с непонятным ему самому волнением спросил Сарматов.

– Город на русском Дальнем Востоке. Красивый, на сопках весь…

– Кажется, – сморщил от напряжения лоб Сарматов, – что-то я слышал об этом городе… И песню эту где-то слышал…

– Коли кажется, перекрестись, – ухмыльнулся серб. – А песня эта – известного русского шансонье. Он очень популярен и у нас в Сербии.

«Капитан Чирсков» послал кому-то три простуженных гудка и, как мифический «Летучий голландец», растворился в тумане. А Сарматов еще долго ощущал дрожь в груди и непонятную грусть, как после ухода самого близкого человека.

Через несколько часов хода туман рассеялся, и усилилась болтанка. Ни силуэта корабля на горизонте, ни косого паруса джонки. Только волны, волны… Волны да черные альбатросы, длинными узкими крыльями прорезающие растрепанные облака. Сарматов, стоя с крысой на плече у борта, провожал птиц тоскливым взглядом. У его ног, под дырявым брезентовым навесом, спали вповалку принявшие очередную дозу громилы. К нему подсел китаец Ли Фан.

– Через минуту боя с тобой, Джон, я понял, что у тебя был очень хороший сенсей. Сколько лет ты учился у него? – спросил он, отмахнувшись от арабов-охранников, требующих, чтобы он вернулся на место.

– С чего это ты взял?

– Ли Фан с детства учился искусству боя в синтоистском монастыре «Трех монахов» на Формозе, но не постиг и половины того, чем владеешь ты.

– Возможно, и я с детства учился искусству боя, но я совсем не помню детства, Фан.

– Не помнишь? – вытаращился китаец. – Тот, кто не помнит детства, не становится человеком, говорили мои родители…

– Наверное, они правы, Фан.

– По закону волчьей стаи, – кивнул тот на храпящих громил, – ты должен был убить борова, немца и меня, но ты оставил нас жить. Фан не понимает: почему?

– Я не признаю законов волчьей стаи.

Китаец скептически хмыкнул.

– Я два года лечился у сенсея Осиры-сан не для того, чтобы убивать, можешь ты это понять? – рассердился Сарматов.

– О-о-о!.. – с удивлением отстранился тот. – Старый бродячий самурай Осира-сан, последний хранитель секретов классического карате! Но, прости мое любопытство, от какой болезни он лечил тебя?

– Я потерял память.

– Понимаю… Автокатастрофа?

– Нет. Говорят, что был ранен на какой-то войне.

– Амнезия в результате контузии, – догадался китаец. – На войне такое случается, я знаю. Фан тоже воевал в Камбодже…

– Мы уже двое суток в море, – оглядел горизонт Сарматов. – Не знаешь, куда нас везут арабы?

– Работать в джунглях на какой-то фабрике. Говорят, будут много платить, но, возможно, и обманут.

– Тебе нужны деньги?

– С деньгами и в аду не пропадешь, – усмехнулся Фан и кивнул на спящих: – Этим свиньям деньги нужны на наркотики, а мне – чтобы снова стать свободным.

– Ты не свободен?

Китаец проводил взглядом пролетевшего над суденышком альбатроса и вздохнул:

– Я профессиональный боец карате… Триада Гонконга поставила на мои бои в стиле «дзесинмон» несколько миллионов долларов, но в самый последний момент они приказали мне драться не по правилам. Я подумал: «Тигр бережет свою шкуру, человек – имя». Я отказался драться не по правилам. Боссы триады потребовали от меня всю затраченную ими сумму. Я не смог выплатить ее, и они продали меня в рабство к арабам.

– Почему бы тебе не послать в задницу и арабов, и триаду?..

Ли Фан покачал головой:

– Они убьют на Формозе мою семью – жену и двух моих крошек-дочерей… От них нигде не спрячешься. К тому же они повесили на меня убийство нескольких полицейских, к которому я не имею никакого отношения, но никогда не смогу доказать этого.

– Их тоже продали арабам? – кивнул Сарматов на спящих громил.

– Эти задолжали триаде за наркотики и вовремя не расплатились.

– Что вам надо было от меня в бункере? – скосил на него глаза Сарматов.

– Подчинить тебя, – удивился наивности его вопроса китаец. – Но ты оказался сильнее, и теперь мы подчиняемся тебе.

– Почему мне?..

– Если уж укрываться от дождя, то под большим деревом, – меланхолически пожал плечами китаец. – Любому стаду нужен пастух…