Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Джейн вздохнула:
— Значит, это может быть и сатанинский символ, и символ озарения. Или же глаз какого-то египетского бога с птичьей головой.
— Существует и другая возможность.
— Надеюсь, вы ее назовете.
Оливер снова достал ручку и нарисовал другой вариант глаза.
— А этот символ, — снова заговорил он, — вошел в обиход в Египте около тысяча двухсотого года до Рождества Христова. Он встречается в иератическом письме.[12]
— Все тот же глаз Гора? — осведомился Фрост.
— Да, только обратите внимание, здесь он состоит из отдельных частей. Радужная оболочка изображена в виде круга между двумя половинами склеры. А вот слеза и загнутая ресница, как вы ее назвали. В целом все выглядит как стилизованный вариант Уджат, однако практическое применение у него было совершенно особое — это математический символ. Каждая часть глаза представляет собой дробь. — Он написал на рисунке цифры:
— Эти дроби образуются путем деления последующих чисел пополам. А весь глаз представляет собой целое число — единицу. Левая половина склеры — одну вторую. Ресница — одну тридцать вторую.
— Может, в этом кроется какой-то смысл? — полюбопытствовала Джейн.
— Разумеется.
— И какой же?
— В этом глазу, возможно, заключено особое послание. На первом месте убийства отрезанная голова была помещена в круг. На втором мы имеем изображение Уджат на двери. Что, если они как-то связаны, два этих символа? Что, если один служит ключом к толкованию другого?
— Вы имеете в виду математический ключ?
— Да. И круг на месте первого убийства олицетворял некий элемент Уджат.
Джейн присмотрелась к рисункам Оливера. К цифрам, которые он набросал в разных частях всевидящего ока.
— Значит, говорите, круг на месте первого убийства — возможно, радужная оболочка.
— Да. И представляет собой какую-то величину.
— Вы хотите сказать, отображает некое число? Дробь. — Она взглянула на Оливера и заметила, что, когда он наклонился к ней, на его щеках от волнения выступила краска.
— Совершенно верно, — подтвердил он. — И что же это, по-вашему, за дробь?
— Четверть, — ответила она.
— Верно. — Он улыбнулся. — Верно.
— Четверть чего? — спросил Фрост.
— Ну, пока мы этого не знаем. Может, четверть луны. Или одно из четырех времен года.
— А может, это значит, что он завершил лишь четвертую часть своей работы, — предположила Эдвина.
— Да, — согласился Оливер. — Возможно, он дает нам знать, что убийств будет больше. В общей сложности четыре, как он планирует.
Джейн взглянула на Фроста.
— Стол был накрыт на четверых.
В наступившей следом за тем тишине у Джейн вдруг оглушительно зазвонил мобильный телефон. Она тут же узнала номер — звонили из криминалистической лаборатории — и сразу ответила:
— Риццоли.
— Привет, детектив. Это Эрин, насчет следов на месте преступления. Помнишь тот красный круг на полу в кухне?
— Ну да. Как раз сейчас мы о нем и говорим.
— Так вот, я сравнила тот краситель из кухни со знаками с места преступления в Бикон-Хилле. С рисунками на двери. Красящее вещество и тут и там одно и то же.
— Выходит, преступник в обоих случаях пользовался одним и тем же красным мелом.
— В общем, поэтому я и звоню. Только это не красный мел.
— А что?
— Кое-что поинтереснее.
Криминалистическая лаборатория размещалась в южном крыле Бостонского полицейского управления на Шредер-Плаза — в том же коридоре, что и отдел по расследованию убийств. Джейн и Фрост проходили мимо окон с видом на унылый, обветшалый район Роксбери. Сегодня, под сплошным снежным покровом, все казалось чистым и белым: даже небо очистилось, и воздух казался прозрачным. Но Джейн едва обратила внимание на сверкающие контуры зданий, ее мысли были уже в комнате S269, где помещалась трассологическая лаборатория.
Криминалистка Эрин Волчко уже ждала их. Как только Джейн с Фростом вошли в кабинет, она обернулась, оторвавшись от микроскопа, над которым до этого склонялась, и взяла папку, лежавшую рядом на рабочем столе.
— С вас обоих причитается, — сказала она. — Я здорово потрудилась вот над этим.
— Ты всегда так говоришь, — заметил Фрост.
— На этот раз я серьезно. Из всех следов с первого места преступления вот с этими, я думала, хлопот будет меньше всего. Ан нет, пришлось обшарить там все вдоль и поперек, чтобы определить, чем же был нарисован тот круг.
— И это никакой не мел.
— Не-а. — Эрин протянула ей папку. — На вот, взгляни.
Джейн раскрыла папку. Там сверху лежал лист фотобумаги со странными изображениями. Красные шарики на пятнистом фоне.
— Я начала с анализа под оптическим микроскопом с большим увеличением, — сказала Эрин. — От шестисот до тысячи раз. Вот эти шарики — частицы пигмента, собранного с того самого места на кухонном полу, где был нарисован красный круг.
— И что это значит?
— А вот что. Как видишь, степень окраски у них разная. Значит, частицы неоднородные. Показатель преломления тоже разный — от двух с половиной до трех ноль-одной, к тому же большинство частиц двоякопреломляющие.
— То есть?
— Это безводные частицы оксида железа. Вещества, широко распространенного в мире. Оно-то и придает глине характерные оттенки. Оно же используется в художественных красках для получения красного, желтого или коричневого цвета.
— Пока не вижу ничего особенного.
— И я так думала, а потом копнула глубже. Сперва я решила, что это частицы мелка или пастельного карандаша, и принялась сравнивать их с образцами из двух магазинов художественных принадлежностей тут, по соседству.
— Есть совпадения?
— Нет. Различие стало явным только под микроскопом. Во-первых, гранулы красного пигмента в пастельных карандашах почти не различаются по степени окраски и показателю преломления. Потому что безводные частицы окиси железа, используемые во многих нынешних красителях, синтетические — промышленного изготовления, а не натуральные, добытые из земли. В промышленности применяется соединение под названием «красный марс» — смесь железа с окисями алюминия.
— Выходит, гранулы пигмента на этих снимках не синтетические?
— Нет, это безводная окись железа природного происхождения. Ее еще называют гематитом — слово происходит от греческого «кровь». Потому что иногда он бывает красного цвета.