— Вот я и нашла тебя. Не ждала, не гадала и нашла. Здравствуй, папочка. Теперь я все понимаю. Ты никогда не предавал нас, никогда… — Под овальной черно-белой фотографией на табличке было выведено: «Нестеров Сергей Васильевич. Родился…»

Маковецкая почувствовала, что земля уходит у нее из-под ног. Валя оглянулась, не переставая прижиматься к памятнику. Теперь стало очевидным, что на нее смотрят глаза ее сына, только к яркой зелени добавился едва уловимый серый оттенок. Конечно, вот почему ей было так тепло от взгляда этой девочки. В нем была та же нежность, открытость, как и у Сергея. Невозможно поверить в такое. Она могла не прийти в тот день на экзамен в ту группу, и судьба вряд ли свела бы их так близко. Значит, перед нею — внучка.

Вероника Сергеевна молча призывно протянула руки вперед, и Валя, закусив до боли губу, уткнулась в плечо Маковецкой.

— А теперь самое время ехать ко мне и поговорить, — прошептала Вероника Сергеевна Вале на ухо. — Сейчас я не в состоянии ничего воспринимать. Надеюсь, что домашняя обстановка немного успокоит нас обеих. Пойдем потихоньку, девочка. — И, обращаясь к небесам: — Сережа, ты видишь сверху все. И теперь я уверена, что это ты натолкнул меня на знакомство с Валюшей. Ты сделал подарок, которого я уже не ждала. Сегодня замечательный день. Хотя стоит признать, что только теперь я вижу, что была слепа. Пора уходить на покой. Глаза не видят, сердце не подсказывает. Пора заняться тем, чем положено в мои года. Пойдем, Валюша. Возьми меня под руку, пожалуйста.

На выходе из кладбища Маковецкая сразу поймала машину. Водитель не стал назначать баснословной цены за проезд. Он включил легкую музыку и время от времени смотрел в зеркало. Ему казалось, что он едет один. Сзади не раздавалось ни слова, ни звука. Пассажирки всю дорогу молчали, глядя то на дорогу, то украдкой друг на друга. Валя ехала, думая о том, что снова попросит Веронику Сергеевну показать ей недописанное письмо сына любимой девушке. Маковецкая легонько сжимала ее руку. Для обеих сегодняшнее открытие стало потрясением. Так же, молча, они поднялись на нужный этаж. Вероника Сергеевна долго искала в сумочке ключи. Наконец, оказавшись в прихожей, она быстро разделась, помогла Вале снять дубленку, шапку. Белова выглядела совершенно измученной. У нее кружилась голова, неприятная дурнота подступала к горлу. Все время хотелось глубоко вдыхать, это на какое-то время приносило облегчение. Хозяйка поняла, что из них двоих ей выпала роль быть более стойкой. Под руку проведя Валю через большую гостиную в свою спальню, она уложила ее на кровать.

— Никаких слов сейчас, не сопротивляйся, Валечка. Полежи, пока я приготовлю обед. Я быстро, — укрывая Валю пледом, строгим тоном, не допускающим возражений, сказала Маковецкая. — Отдохни, милая. На тебе лица нет.

Валя хотела заметить, что и сама Вероника Сергеевна тоже нуждается в отдыхе, но не стала делать этого. Заменить хозяйку на кухне она бы не смогла, а хлопоты наверняка помогут ей прийти в себя. Прошло минут пятнадцать-двадцать, когда она заглянула в спальню. Валя сразу повернула голову на тихий звук открываемой двери. Заснуть ей не удалось, эмоции переполняли. Пока лежала, головокружение будто прошло. Но поднявшись, она снова ощутила его. В висках застучало, коса, казалось, оттягивала своей тяжестью голову назад.

— Вижу, что тебе не стало лучше, Валюта, — сказала Маковецкая. Она переоделась в длинный темно-синий халат. — Все-таки давай подниматься. У меня все готово, пойдем перекусим.

Валя кивнула в знак согласия и поднялась с кровати. Поправила волосы, попыталась улыбнуться, но губы ее задрожали. Они сели за сервированный журнальный столик. Вероника Сергеевна подготовилась к празднику — заливной язык, бутерброды с красной икрой, маслины, запеченная картошка с сыром, много аппетитно пахнущих солений. На уголке стола стояли бутылка коньяка, кагора и томатный сок.

— Что тебе налить, Валюша? — спросила Маковецкая и увидела, как та подняла на нее удивленные глаза. — Ты хочешь сказать, что пока мы не договорим, застолья не получится?

— Да. — Валя придвинулась поближе. — Мне кажется, что настало самое время дать мне то письмо. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Хорошо. — Вероника Сергеевна ненадолго вышла из гостиной в спальню и вернулась с небольшим листком бумаги. С одной стороны он был исписан красивым крупным почерком. Словно колеблясь, Маковецкая прижала листок к груди и спросила, опустив глаза. — Прости, что я сейчас спрашиваю… Как зовут твою маму?

— Степанида, Стеша. И у нее очень красивые серые глаза, а у отца были огромные зеленые. А у вашего сына? — В ответ Вероника Сергеевна утвердительно кивнула головой и протянула письмо.

Валя трепетно дотронулась до невесомого листка бумаги. Ей показалось, что она не сможет прочесть. Хотела, стремилась к этому, а теперь испугалась. Боясь быть неправильно понятой, она развернула письмо, и крупные, ровные строчки вмиг слились в размытое пятно. Она увидела: «Стешенька, любимая, мое сердце осталось с тобой …» — и не смогла читать дальше. Маковецкая дрожащими руками закурила сигарету и встала из-за стола. В ее голове не укладывались события сегодняшнего дня. Вереница подобных случайностей казалась невероятной. Однако несомненно, что плачущая девушка, сидящая за столом, — ее внучка. Судьба сделала такой бесценный подарок. Теперь у нее есть все, что делает жизнь наполненной, имеющей смысл. У нее снова появилась семья. Сигарета закончилась слишком быстро, чтобы Вероника Сергеевна успела успокоиться. Валя снова справилась со слезами и, не читая, протянула письмо обратно.

— Это для мамы. Мне кажется, я не могу читать его без ее разрешения. Здесь все личное, а обо мне, конечно, ни слова. Ведь он не мог знать обо мне. Уезжая, отец обещал вернуться. Мама всегда верила, что он не обманывал, что он действительно этого хотел. Только помешала какая-то очень веская причина. — Валя перевела дыхание. — Она всю жизнь ждет. Знаете, она ведь такая красивая, столько лет за нею ухаживает один прекрасный человек. Один он не теряет надежды, остальные давно рукой махнули. Кто чудачеством называет, кто — верностью. Главное, я теперь не знаю — чего будет больше в ее сердце, когда она узнает правду, — радости оттого, что она в нем не обманулась, или горя от безвозвратной потери?

— Боль не имеет срока давности. Говорю по собственному опыту. А чувства мамы будут противоречивы, но наконец она увидит, что продолжала любить достойного человека. Горько, что сложилось именно так. Вспыхнуло счастье яркой искрой, да и угасло, оставив тлеющие угольки, в которые некому добить жар. — Маковецкая подошла к Вале, присев рядом, обняла ее. — Ну, теперь можешь смело называть меня бабушкой. По возрасту давно пора было приобрести такую жизненную степень. Я счастлива и не успокоюсь до тех пор, пока не встречусь с твоей мамой. Я говорю, а сама до сих пор не осознаю до конца, что происходящее не сон. Мысль о том, что я должна найти эту сероглазую красавицу, первую любовь сына, помогла мне двадцать лет назад не сойти с ума. Потом я решила, что не переживу, если, найдя ее, не увижу такого же светлого, глубокого чувства, о каком писал Сережа. Времени прошло много. Девушка просто могла выйти замуж за другого, забыв мимолетное приключение. Как же я ошибалась, Господи, ну почему ты не дал мне знак?! Я теперь настолько счастлива. Давай выпьем по бокалу? За Сережу и твою маму! — Не дожидаясь ответа, Вероника Сергеевна наполнила бокалы красным вином. Раздался звон хрусталя. Маковецкая выпила до дна, залпом. Валя улыбнулась.