– Прости.

Рука Дарси лежала на его спине, прикосновение было сочувственным. В ее голосе больше не звучал вызов, только сожаление.

– Я не хотела причинить тебе еще больше боли. И я знаю, что твоя личная жизнь меня не касается. Я сказала то, что сказала, только потому, что переживаю за тебя. Очень. Я хочу, чтобы ты был счастлив. А если ты не пойдешь к брату и Селене, ты не только будешь жалеть об этом. Ты не продвинешься вперед, пока не отпустишь прошлое. – Ее голос дрогнул. – Ведь ты так и не сделал этого до сих пор.

Он обернулся:

– Думаешь, я все еще люблю Селену?

– Нет. Ну, может, у меня и есть кое-какие сомнения, – призналась она. И добавила уже более веселым тоном: – Я знаю, что сейчас ты увлечен мной и все такое, но…

Разве только увлечен? Он считал иначе, но сказал только то, что сейчас действительно нужно было знать Дарси и что было абсолютной истиной: Я не люблю Селену.

– О. Хорошо. Правда хорошо. – Она чуть улыбнулась. – Но ты слишком крепко держишься за прошлое, Ник. Ты сам себя обкрадываешь, лишаешься будущего с братом и семьей, которая тебя обожает.

Она прекрасно понимала его. Куда лучше, чем какая-либо другая женщина. Когда он подумал о том, как пару минут назад назвал ее просто заезжей туристкой, совесть вонзила в него зубы. Нужно извиниться, но он не был уверен в своем голосе. Дарси, видимо, истолковала его молчание по-своему:

– Ты помог мне справиться с прошлым за эти пару недель. Я просто хочу вернуть долг. А что еще хуже – я верю Селене, тому, что она сказала. Что она и Петрос делали все, чтобы отказаться от чувств друг к другу.

– Я знаю.

– А знаешь, что они специально перестали встречаться, когда поняли, что влюблены?

– Нет. – Снова угрызения совести. Ник больше не чувствовал себя пострадавшей стороной. Он сказал мягко: – Мне кажется, я всегда знал, что Петрос меня не предавал.

И всегда знал, как он был эгоистичен по отношению к Селене. Ник пренебрегал ее чувствами, следуя за собственной мечтой. И даже когда их пути разошлись, он ждал, что она изменит решение. Для чего? Чтобы убедиться, что она не сможет без него? Чтобы потешить свою гордость. Пожалуй, это характеризовало его не с лучшей стороны.

Он посмотрел на Дарси и взял ее за руку. Его улыбка была полна раскаяния.

– Бабушка права. Моя гордыня возобладала над остальными моими чувствами. И ты права, Дарси. Я и так чувствую себя виноватым перед братом. Не хочу это усугублять.

Она прижалась к нему:

– Ты не сердишься на меня за то, что влезла не в свое дело?

– Нет. Я сержусь на себя за многое, включая то, что только что сказал тебе. Ну… про туристку. – Он поморщился. – Я оскорбил тебя, и, кроме того, это ужасная ложь. Ты значишь для меня очень много, Дарси. Сможешь меня простить?

Вместо ответа, она его поцеловала. И спросила:

– Это означает, ты идешь к ним на ужин?

– Нет. Это означает, мы идем.

Когда она открыла рот, чтобы возразить, он добавил:

– Не вздумай отказываться. Я хочу, чтобы ты пошла… ты нужна мне там.

Она улыбнулась:

– Как я рада, что они получат твое благословение! Селена сказала – это единственный подарок, который им по-настоящему нужен.

Ник, который уже победил гордыню, спросил сейчас свое сердце и нашел ответ:

– Я дам им мое благословение, но, думаю, я могу дать им кое-что еще.

Ужин был запланирован не в ресторане, а в доме Костасов. Точнее, во дворе, украшенном по случаю белыми лентами и цветами.

Хотя праздник был скромным, мама и бабушка Ника последние два дня провели на кухне. Кроме родственников с обеих сторон, ожидались несколько друзей жениха и невесты и, собственно, они сами. Ник решил, что при такой небольшой аудитории легче пережить свое смирение.

В доме аппетитно пахло бараниной и овощами. Дарси держалась спокойно, но не выпускала руку Ника из своей. Он ценил ее поддержку. Он ценил ее саму. Если бы не ее вмешательство… Нет, больше того: если бы она не появилась в его жизни, он бы никогда не пошел на тот шаг, который собирался сделать. Ник бы просто вернулся в Нью-Йорк и оставался запертым в клетке горького разочарования, вдали от семьи, злясь на брата, с которым они всегда были лучшими друзьями.

«Любовь милосердствует…»

Сейчас, когда они входили в открытую дверь, ведущую во двор, он сжал руку Дарси еще крепче. Не только потому, что нуждался в ее поддержке. Он не хотел ее отпускать. Никогда.

Бог в помощь. Сейчас Ник полностью понимал, как тяжело пришлось брату. Любовь не спрашивает разрешения – она просто приходит. Даже когда не ищешь. Даже когда время кажется совсем неподходящим. Это страшно и… восхитительно. И отталкивать ее бесполезно.

Мама и бабушка спорили на кухне по поводу готовности жаркого.

– Ник! – воскликнула Tea, когда он и Дарси появились на пороге.

– Мама. – Он поцеловал ее в щеку и вытер слезы, которые тут же начали литься у нее из глаз.

– Пожалуйста, скажи, что ты и Дарси остаетесь, – с надеждой прошептала она.

– Ну, если это никого не затруднит…

Она коротко вздохнула и сказала:

– Поставлю на стол еще два прибора.

Пока Tea, бросившись к шкафу, доставала посуду, йайа как вкопанная стояла возле плиты, сжав руки так, словно молилась. Кивнув, она открыла рот, но не произнесла ни слова. Впервые на памяти Ника бабушка не могла ничего сказать. Он подошел к ней и тоже поцеловал в щеку.

– Знаю, – тихо сказал он, – знаю…

– Мне позвать Петроса, чтобы вы поговорили с глазу на глаз? – спросила Tea.

Заманчиво. Но слишком просто.

– Нет. Я сам его найду. – Глубоко вздохнул, протянул руку Дарси: – Ты со мной?

– Зачем спрашиваешь?

Когда они вышли во двор, все разговоры разом стихли. Родители Селены, которых он не видел вот уже несколько лет, казались испуганными, словно боялись, что Ник пришел, чтобы закатить скандал.

– Ник! – воскликнула Селена. Она поднесла руку ко рту, не веря своим глазам.

Ник взглянул на стоявшего рядом с ней брата. Его глаза были широко раскрыты в изумлении. Он не улыбнулся, но и не нахмурился. Нику показалось, что во взгляде Петроса мелькнула надежда.

– Привет, Петрос, – произнес он, подходя к нему ближе, – надеюсь, я не опоздал.

– Мы еще не садились за стол.

– Я не об этом, – спокойно сказал Ник. – Я надеялся, что еще не поздно исправить то, что я натворил из-за своего упрямства.

Напряжение ушло из глаз Петроса, его плечи расслабились, и он улыбнулся.

– Ты ведь сам знаешь, можешь не спрашивать.