в межзвездном пространстве. Шум улиц, гром, грохот и лязг большого города, все вибрации и колебания – все, что он мог услышать или почувствовать, как будто осталось в миллионах миль от них, в неком другом мире.

В заполнявшем машину красном сиянии, источник которого он не мог обнаружить, поэт взглянул на своего спутника. Визафмал вновь обрел облик жителя Антареса, словно всякая необходимость притворяться человеком наконец отпала, и теперь возвышался над Элвором, сверкая переливчатыми пятнами волнующихся цветов всех мыслимых и немыслимых оттенков, каких поэту доселе ни разу не доводилось видеть, – от огненно-голубого, изумрудного и аметистового до сверкающе-багрового, красно-оранжевого и шафранного. Подняв одну из пяти рук с парой гибких пальцеобразных отростков, многосуставчатых и способных изгибаться в любом направлении, антаресец коснулся тонкой проволоки, что была натянута над их головами между двумя стержнями. Он ущипнул эту проволоку, словно музыкант, перебирающий струны лютни, и та издала единственную отчетливую ноту ранее неслыханной Элвором высоты. Ее чистая неземная острота заставила поэта содрогнуться в странной тоске, и вряд ли он сумел бы выдержать продолжение звука, но тот прекратился мгновение спустя, сменившись более переносимым певучим гулом, казалось исходившим откуда-то из-под ног. Посмотрев вниз, Элвор увидел, что большой диск в нижней части стержня начал вращаться, сперва почти незаметно, но потом все быстрее, пока вращение не стало неразличимым, а певучий гул – мучительно сладостным, пронизывая чувства подобно острому ножу.

Визафмал коснулся еще одной проволоки, и диск внезапно перестал вращаться. К несказанному облегчению Элвора, смолкла и мучительная нота.

– Мы в эфирном пространстве, – объявил антаресец. – Если желаешь, можешь выглянуть наружу.

Посмотрев через щель в темном металле, Элвор увидел вокруг, наверху и внизу безграничную черноту космической ночи, переполненную неисчислимыми триллионами звезд. Ощутив сильное головокружение, он пошатнулся, словно пьяный, и попытался опереться на стену машины, чтобы не упасть.

Визафмал тронул третью проволоку, но на сей раз Элвор не услышал ни звука. Вместо этого на него обрушилось некое подобие электрического разряда, словно сокрушительный удар мощного взрыва, сотрясший его с головы до пят. Он чувствовал, будто тело пронзают бесчисленные раскаленные иглы, а потом – будто его раздирают на невидимой дыбе на тысячу кусков, кость за костью, мышцу за мышцей, жилу за жилой, нерв за нервом. Пошатнувшись, он осел на пол, но не лишился чувств окончательно, – казалось, он тонет в бескрайнем море тьмы, полном безбрежных водоворотов, а над этим морем, так далеко, что он постоянно ее терял, снова и снова звучала небесная мелодия, сладостнее пения сирен или легендарной музыки сфер, в которую вторгался невыносимый диссонанс, точно содрогались сами бастионы времени. Он ощущал, как вытягиваются до предела его нервы, а сам он подвергается пыткам в подземных темницах фантастической инквизиции посредством дьявольских ударных инструментов, отчего-то отождествлявшихся с некоторыми трепещущими клетками его собственного тела. Ему вдруг почудилось, будто он видит Визафмала, стоящего в миллионах лиг вдали на берегу чужой планеты, в небе парили разноцветные языки пламени, а вся ночь вселенной мягко плескалась у его ног, подобно покорному океану. Затем видение исчезло, далекая неземная музыка стихала, пока не смолкла совсем, и вместе с ней ушла нестерпимая боль в нервных окончаниях. Над головою разверзлась бездна, и Элвор погрузился в ее вечную темную пустоту до самого надира забвения.

II

Возвращение к реальности оказалось еще медленнее и постепеннее, чем погружение в Лету. Все еще лежа на дне безбрежной ночи, Элвор начал ощущать неясный запах. Тот постоянно изменялся, словно состоял из множества разнообразных ингредиентов, каждый из которых по очереди становился преобладающим. Мистический аромат мирры на античном алтаре сменялся тяжелым благоуханием невообразимых цветов, затем резкой вонью испарений неизвестных науке химикалий, запахом экзотической воды и почвы, а потом смесью других, ни на что не похожих элементов, которые могли существовать разве что в бурно развивающихся юных мирах за пределами человеческого опыта и воображения. Какое-то время Элвор существовал и бодрствовал лишь через отклик своих чувств на это разнообразие запахов, а затем к нему начало возвращаться ощущение собственного тела, поначалу показавшегося совершенно чужим, принадлежащим некоему иному измерению, с которым его связывала через бескрайние бездны тонкая, как паутина, нить. Ему чудилось, будто эта телесная сущность покоится на некоем исключительно мягком материале, полностью погрузившись в него, не в силах пошевелиться, скованная неодолимой свинцовой тяжестью и всепоглощающим вялым безразличием. Затем, проплыв сквозь бесчисленные периоды черной пустоты, с неизъяснимой медлительностью она двинулась в сторону Элвора и наконец, без какого-либо перехода, без нарушения физической логики или душевной гармонии, воссоединилась с ним. Вдали вспыхнул крохотный огонек, похожий на одинокую звезду в самом центре бесконечности, точно далекий рассвет, который постепенно приближался, разрастаясь все больше, пока черная бездна не сменилась обрушившимся на Элвора ослепительным сиянием множества великолепных оттенков.

Он обнаружил, что лежит с широко раскрытыми глазами на огромном ложе в некоем подобии павильона под низким овальным куполом, опирающимся на двойной ряд колонн с диагональными каннелюрами. Одежда отсутствовала, лишь на ноги была наброшена тонкая бледно-желтая ткань. Несмотря на слегка притупившиеся чувства, словно под воздействием какого-то наркотика, Элвор сразу же понял, что ткань эта не могла быть произведена ни одним земным ткацким станком. Ложе под ним было покрыто серо-пурпурным, толстым и упругим материалом, но он не мог понять, что это – перья, мех или ткань, поскольку материал одновременно напоминал и то, и другое, и третье. Этим объяснялось ощущение удивительной мягкости, которым сопровождалось возвращение из обморока. Ложе было выше и длиннее обычной кровати, что встревожило все еще пребывавшего в одурманенном состоянии поэта даже больше, чем прочие малообъяснимые детали всего случившегося с ним за последние несколько часов.

Удивление его возросло еще больше, когда он, постепенно приходя в себя, огляделся вокруг, ибо то, что он видел, обонял и ощущал, выглядело решительно чужим и непостижимым.

Пол павильона был выложен геометрической мозаикой в виде овалов, ромбов и равносторонних многоугольников из белого, черного и желтого металлов, подобных которым не добывалось ни на одном земном руднике; из тех же трех чередующихся металлов состояли и колонны. Один лишь купол был полностью желтым. Неподалеку от ложа на приземистом треножнике покоился темный широкогорлый сосуд, источавший опалесцирующий пар. Позади треножника стоял кто-то невидимый, взмахами веера гоня в сторону Элвора облака восхитительных испарений. Он узнал запах мирры, который первым взволновал его пробуждающиеся чувства. Аромат был достаточно приятным, но его быстро развеивали порывы теплого ветра, приносившие с собой смесь совершенно новых запахов, сладких и едких одновременно. Взглянув между колоннами, Элвор увидел исполинские верхушки высоченных соцветий, обросших