— Бедная Жозефина, — заметила Кэтрин.

— Бесспорно, но, учитывая ее прошлые заслуги, полагаю, она сможет прекрасно себя обеспечить. Так уже было, пока Наполеон находился в Египте. К тому же он отдает ей загородный дом, Мальмезон[72], и обещает покрывать ее вовсе не мелкие расходы.

— Ты видел их, когда был в Париже?

— Да, я был им представлен.

— Что ты о них думаешь? — с любопытством спросила она.

— Наполеон относится к типу людей, которых можно либо любить, либо ненавидеть. Он высокомерен и полон достоинства, что либо раздражает, либо вызывает уважение. Жозефина привлекательная, остроумная, интеллигентная женщина, но пора ее расцвета миновала. Она стала отличной императрицей, но, к сожалению, не сумела стать хорошей женой.

— Потому что не смогла подарить Наполеону ребенка? — спросила она, сразу же пожалев об этом, поскольку затронула щекотливую тему.

Но Рафаэль, казалось, не заметил ее огорчения.

— Отчасти да, — согласился он. — А еще Жозефина была неверной, непокорной и глуповатой. Она отказалась вместе с ним покидать страну и не ценила его до тех пор, пока он не надел ей на голову корону. Мужчинам этого мало.

Послышалось ли ей предупреждение в его голосе? Даже если так, ей все равно. Кэтрин отвернулась и задумчиво уставилась вдаль. Украшенный вышивкой муслиновый пеньюар лежал на кресле возле кровати. Подразумевалось, что его нужно надевать в комплекте с халатом, но она понятия не имела, где он. Поднявшись с кровати, Кэтрин поправила москитную сетку и надела пеньюар. Это было лучше, чем ничего, но он все равно был таким прозрачным, что она даже не стала завязывать под грудью пояс.

Бесцельно бродя по комнате, она взяла с туалетного столика щетку для волос и, расчесывая запутанные локоны, подошла к окну. Отодвинув в сторону штору, она выглянула на улицу. Во дворе внизу была обычная полуденная суета прислуги. Маленькие девочки-служанки размешивали в баках с водой для питья, которую ежедневно набирали в реке, очищающий порошок. Девочки постарше под зорким взглядом древней старушки ощипывали цыплят для ужина. Одна из женщин вытряхнула грязные тряпки, наполнив воздух облаком пыли, и зашла обратно в дом, громко хлопнув дверью. Все увиденное было так знакомо, что Кэтрин почти не замечала этого.

— Рафаэль? — осторожно позвала она.

Он бросил газету на пол и потянулся, закинув руки за голову и наблюдая за ней из-под густых темных ресниц. Кэтрин знала, что завладела его вниманием, но не могла поднять на него глаза.

— Ты бы… Ты бы действительно сделал меня своей любовницей?

Прищурив глаза, он внимательно обвел взглядом ее всю — начиная от маленькой белой ножки, вверх по мягким округлым изгибам, просвечивающимся сквозь прозрачный пеньюар, до длинных блестящих волос, спадающих на плечи. Его взгляд остановился на овале ее лица и выразительных скулах, и в уголках его рта задрожала улыбка.

— Конечно, ma chérie, — наконец ответил он.

Пальцы Кэтрин медленно сжали щетку для волос. Этот мужчина вдруг показался ей чужестранцем, вторгшимся в ее жизнь, в ее дом и ее постель; жестокий человек, победивший в борьбе за нее других мужчин и оставивший их истекать кровью на поле битвы. Что она делала рядом с ним здесь, в этой комнате? Как он завоевал право смотреть на нее этим горящим взглядом властелина? Все казалось нереальным, даже когда он встал с кровати, забрал у нее щетку и принялся нежно расчесывать медово-золотые пряди ее волос.

Так незаметно пролетело несколько часов, а потом и дней. По взаимному молчаливому согласию они избегали спорных вопросов. Они жили в слишком ограниченном пространстве и их отношения были слишком новыми, поэтому любое несогласие могло причинить множество неудобств.

Некоторое время Кэтрин думала, что Деде не собиралась подчиняться приказу Рафаэля и освобождать свою комнату, но во второй половине того же дня они услышали, как она переносит свои вещи. Когда после ухода няни Рафаэль закрыл другую дверь на засов, Кэтрин показалось, что он безумно обрадовался. И даже она, только начавшая понимать постоянное, но непредсказуемое по своей природе вожделение мужчины, тоже почувствовала облегчение, оттого что теперь их не смогут побеспокоить. Еще больше она была благодарна ему за то, что из этой маленькой смежной комнаты он решил соорудить ванную и гардеробную. Его предусмотрительность сделала их быт более комфортным.

Однако Кэтрин уже и не надеялась даже на малейшую возможность уединения. Когда она принимала ванну, Рафаэль часто заходил и стоял, опершись о дверной косяк, наблюдая за ней с искренним наслаждением. Порой он что-то говорил, а иногда просто посмеивался над ее попытками оставаться равнодушной под его испытующим взглядом.

Однажды, чтобы отвлечь его внимание, Кэтрин спросила:

— Что мы будем делать, когда это закончится? Останемся в городе или уедем к тебе на плантацию? Ты уже решил?

— А чего бы тебе хотелось?

Она подняла на него удивленные глаза: с ней советовались.

— Я не против ни того, ни другого. — Она выкрутила мочалку, которую держала в руке, так что вода побежала по ее поднятым коленям. — Новый Орлеан — это Новый Орлеан, и я его люблю. Однако после Пасхи он малолюден. Весна и лето приносят в город лихорадку, в то время как за городом это самая лучшая пора. Я всегда завидовала тем, кто мог проводить время и здесь, и там.

— Значит, ты не станешь возражать против скорейшего переезда в Альгамбру — скажем, в ближайшие два дня?

— Мое приданое упаковано. Я могу ехать хоть в Альгамбру, хоть в любое другое место.

— Ты меня восхищаешь. Я две недели ломал голову, как убедить тебя поехать, не прибегая к похищению.

— Ты действительно пошел бы на это? — изумилась она. — Ты меня разочаровываешь.

Он не обратил внимания на ее провокацию.

— Альгамбра была заброшена, — серьезным тоном продолжил он. — На время своего отсутствия я передал дела управляющему, который оказался не просто неумелым, а вором. Он служил там много лет — достался мне еще от Фицджеральдов — и, надо отдать ему должное, может, даже был хорошим человеком, поскольку нес ответственность за кого-то помимо женщины или группы небрежных адвокатов. Как бы то ни было, я вынужден был распрощаться с ним, когда приехал туда, чтобы забрать Соланж. За урожаем не следили, поля пришли в ужасное состояние. Почва не удобрялась. Домашний скот содержали как попало, и он бродил без присмотра по болотам. С рабами обращались грубо, кормили скудно, посылали обрабатывать чужие плантации, а оплата за работу шла в карман надсмотрщика. Если что-нибудь еще можно спасти, нужно делать это быстро.

— Все так плохо? — тихо спросила она.

— Мои собственные земли, граничащие с плантацией Альгамбры, едва ли в лучшем состоянии. Земля всегда страдает из-за отсутствия хозяина.