кармашках она обязательно приносит мне сигареты, от которых мне иногда удается отказаться, но никогда не до конца: она все равно заставляет брать. Она раскрывает ее сразу и запихивает туда яблоки. Сумку жалко, она такая хрупкая.

— Саня, ты, по-моему, замерзаешь. Идем в подъезд, я тебя согрею. — Я никогда ей не возражаю, прямо сам на себя не похож. Мы стоим и греемся у батареи внутри какого-то подъезда. Исходя из чего я подбираю подъезд: без запаха. — Теперь хоть доем твой вкусный бутерброд, — говорит она, кусая булку. Я вижу, он ей правда нравится. — Никогда не ела на улице, — она улыбается.

— Ты много чего еще не делала, — двусмысленно говорю я.

Она сияет:

— Но с тобой научусь, ты хочешь сказать?

— Ага.

Она смеется.

Мы съедаем все без остатка и вдруг — целуемся. Это совсем неожиданно, я забыл, что мне можно прикасаться к этой женщине. У меня никак не родится к ней отношение — как к женщине, которую хочется. То есть как к другим. Когда-то было… То есть я не могу объяснить. Она мне нравится как женщина. Она бесподобна. Но раз меня не тянет в постель, значит, это что-то большее, очень редкое для меня. Я вообще не думаю об этом, даже не могу представить себе: она — и моя. Поэтому я сам воздвигнул какую-то канву ореольной черты вокруг нее и не переступаю.

Я смотрю в ее глаза, они близко, губы почти не отрываются. Неполная темнота подъезда закрывает тенью ее глаза. Наверху хлопает дверь. Мы выходим на улицу.

— Бедный Саня, — говорит она, — ты совсем замерзаешь от московского холода, да? Ты же тепличный мальчик, вырос под солнцем.

— Да, — улыбаюсь я, а сам потихоньку заворачиваю ее на ту улицу, где дом.

— Квартира нужна, — говорит она, — как никогда… А то ты совсем простудишься и отморозишь себе все. Потом наследства не будет, — она смеется.

— Наталья, сплюнь три раза.

Она плюет. Действительно.

— Все подруги, как назло, никуда не уезжают, не сезон, так бы я могла ключи взять…

Я и не думаю о другом, ключи взять — значит, от холода.

— Бедный Саня, — она на ходу поворачивается и касается меня. Долго смотрит, повернувшись (я берегу ее от прохожих, она их просто не замечает), и говорит: — Мне нравится твоя щека…

Мне нравится, что ей нравится. Но я всегда по-идиотски реагирую на комплименты. Поэтому отвечать по-идиотски мне не хочется.

— Куда мы идем, Саня?

— Никуда.

— Тебе надо бы согреться, но не в подъезде.

Кто-то оборачивается ей вслед.

— Пойдем в любой дом и постучим в квартиру: пускай впустят, дадут согреться. Люди должны быть добрыми.

— Саня, это неудобно, — говорит она, улыбаясь, не веря.

— Да чего там неудобно. Вон смотри, дом, пошли.

Она идет, с интересом глядя на меня. Осторожно сходит по ступенькам, сапоги на каблуках, и я завожу ее в полутемный коридор. Дверь за нами на пружине закрывается.

— Ты что, серьезно, Саня? — спрашивает она, следуя за мной.

— Как никогда. Какая тебе квартира нравится?

— Не знаю.

— Я всегда был двоешник, давай номер два.

Мы стоим в конце коридора.

— Давай, — шутит она.

Я беру и стучу. Она даже обмирает от неожиданности. — Саня!..

— Никто не отвечает. А я хочу туда. Подожди, у меня ключи есть, давай попробуем, может, подойдут.

— Саня, ты что, нас посадят, — она уже улыбается, радостная, что там никого нет.

Я достаю ключи. Пробую один, второй, не подходят. Мимо проходит вышедшая соседка. Наталья отворачивается к стенке и не дышит. Та проходит на кухню в конце коридора и говорит: «Добрый вечер».

— Ага, — отвечаю я. Наталья приходит в себя и выдыхает задержанный воздух.

— Саня, ты ненормальный, — шепчет она, — пойдем отсюда быстрее, я не хочу носить тебе передачи…

Третий ключ подходит.

— Тебя тоже посадят, не волнуйся, за соучастие, — говорю я, успокаивая.

Дверь открывается, и у нее широко раскрываются глаза. Я беру ее за руку, остолбеневшую, и завожу в комнату. Дверь захлопывается. Сплошная темнота, слышно только ее дыхание. Ощупью нажимаю где-то на свет, скорее угадывая, и загорается настольная лампа.

Комната освещается. Она как келья. Потолки — сводом, и негладкие, а разводами. Узка, длинна, таинственна, тяжелые ставни на двух старинных окнах.

Слева большая кровать. Круглый стол, на котором лампа, прижат к стене, между ним и кроватью стул, у стола — еще один. Дальше тумбочка, напротив старый шкаф, за ним в углу оттоманка. Она потом будет скрипеть как рёхнутая. Справа, вдоль стены, у входа, детская кроватка, в нее все будет бросаться…

Я замираю: понравится ей или нет.

— Это и есть твой сюрприз? — догадывается она.

— Да, — сдержанно отвечаю я.

Она оглядывается еще раз.

— Саня, какая чудесная комната! Просто восемнадцатый век, таинственно и необычно. Как готические кельи. — Она целует меня, обняв за шею.

— Раздевайся, чувствуй себя как дома.

— Хорошо, Санечка, я буду.

Она кладет сумку на стол, где лампа. Я снимаю с нее верхнее одеяние, кашне, потом свое и бросаю все в детскую кроватку. Большая кровать не застелена, только одеялом прикрыта.

Мы садимся на кушетку, повернувшись друг к другу. Впервые мы полностью изолированы от внешнего мира и остались одни.

Сердце у меня прыгает непонятно куда. В горле сухо. Хочу пойти наполнить графин водой, он стоит на тумбочке, но кушетка будет скрипеть. Остаюсь на месте.

Наталья смотрит на меня ожидающе. Я не знаю, что говорить, как начать, совсем непривычно остаться вдвоем.

— Наталья… можно я тебя поцелую? — говорю я.

— Конечно, я этого жду с шести вечера…

Я раскрываю губы, и мы целуемся. У меня плывет все в голове от проходящего холода, наступающего тепла, от ее губ и рук, которые я целую вперемешку с ее шеей и волосами, рассыпавшимися по ее настойчивому лицу. У нее прекрасные волосы, совсем как расчесанный лен, мягкие и, мне кажется, сладкие. Она отвечает все сильней и сильней.

Я стараюсь делать все, не двигаясь, даже не обнимая ее, иначе кушетка скрипит как рёхнутая, и мне кажется, весь дом пронзается этим скрипом.

— Санечка, — шепчет она, мои губы уткнуты в ее шею. — Давай пересядем туда…

— Там не застелено, — говорю я и страшно боюсь этого. У меня ничего не получится.

— Застели…

— Все у брата, я еще перед каникулами все простыни у него оставил.

— Забери…

— Да… Наталья. Но…

— Что? — Она целует меня в висок, и ее губы сползают по моей щеке к шее.

— Я боюсь, Наталья…

— Ты что, Санечка? Отчего? Ты такой смелый мальчик…

— Не знаю. Я не ожидал этого. Сегодня…