кино хорошее в «Космосе», — говорит одна из них.

— Какое? — спрашивает Татьяна.

— «Приключения Одиссея».

— Пойдешь с нами? — спрашивает она.

— Только Одиссея мне и не хватало, я же не Сирена.

Мы опять смеемся, они читали «античку». Одеваемся и идем все в кино. Билеты покупаю я. Вот так всегда я экономлю деньги на очень важное. Вот так всегда.

Кино хорошее и цветное. Но в воскресенье билеты в два раза дороже.

После кино мы обедаем у них в комнате, а я покупаю бутылку вина. Курим мы американские сигареты, и они кончаются. Я грустно гляжу на красную пачку: Наталья, я хочу увидеть тебя. День тянется век, и нечем убить его. Я хочу увидеть тебя!

Я не выдерживаю и бегу к автомату вниз, в вестибюль.

Бросаю двушку, заранее приготовленную. Набираю номер и кладу руку на рычаг. Раздается первый гудок, и трубка сразу снимается.

— Алло, — говорит она.

Я молчу, с ума сойти, пока кончится воскресенье.

— Алло, — повторяет она, рука моя нажимает на рычаг. Я рад, что она дома, что сразу сняла трубку, значит, она сидит у телефона и думает, что я могу позвонить. Что она есть она, у меня все по-другому, кажется, только с ней я и ожил, Стал что-то чувствовать, быть радостным и радоваться всему.

Я поднимаюсь наверх и захожу к ним в комнату.

— Деуки! — говорю я. — Завтра переезжаю от вас.

— Как? Куда?

— На Таганку. Снял квартиру, вернее, комнату, но как квартира. Через неделю новоселье, пить будем, праздновать.

— Покидаешь нас?

— Измучился, девоньки, я у вас в общежитии, я ведь до этого всегда квартиры снимал.

— Да, мы лиловой крови, интеллигентская закваска, — подкалывает Коняга меня.

Я смеюсь:

— Нет, просто характер у меня тяжелый. Поэтому и изолирую себя от других людей, жизнь им облегчая.

— Мы будем скучать, — говорит Татьяна, как-то необычно, но я не обращаю внимания.

— Я к вам буду приезжать, вы ж самые золотые у меня.

— И нас в гости приглашай, — говорит Коняга.

— Конечно. Давайте на следующее воскресенье, — сразу приглашаю я. Воскресенья у меня свободны…

— Смотри не передумай, — смеется она, предупреждая меня, — а то как появится женщина с длинными ресницами, сразу забудешь про друзей.

— Ни за что, — отвечаю я. — Пойдем, Наташ, проводишь меня.

Она выходит со мной.

— Она тебе правда понравилась?

— Очень красивая женщина.

— Ты знаешь, я только сейчас сообразил, что у вас одинаковые имена.

Я счастлив, что хоть с кем-то могу поговорить о Ней. Мне это необходимо как наркотик. Я не видел ее целый день, невыносимый, и кажется, что я начинаю задыхаться.

Мы еще долго стоим с Наташкой на лестнице и говорим. Наташка очень хорошая. Она понимает меня.

Утром надо вставать рано — военная кафедра. В девять утра начало занятий. Пропускать их нельзя, за несколько пропусков исключают из института. Дурацкая армия и сюда влезла.

Опять этот козел, татарин Бармалеев, будет класть меня в снег, и никуда от этого не денешься.

Я рысцой бегу из общежития в здание кафедры, холод поутру жуткий, никакие кутанья не помогают.

Нас строят в подвале для расчета.

— Тра-та-та, — рявкает дежурный капитан по кафедре мою фамилию.

— Не я, — отвечаю я.

— Что?! — спрашивает он.

— Шучу с утра, — говорю я, — заряжаю бойцов на дневной подвиг — строевая на плацу.

— Так, — говорит он, два часа отработки после занятий по уставу, — уже заработал. Вечно на военной кафедре я не выдерживаю, встреваю. Но как же, останусь я ему еще после занятий.

— Есть, товарищ капитан! — отвечаю я.

Все ржут вокруг и смотрят на меня.

— Не ори, — говорит он.

— Я не ору, а отвечаю, как в армии.

— Ох, и договоришься же ты, — предупреждает он.

Поверка окончена, и я как угорелый несусь к телефону, чуть не сбивая этого капитана. Точно выговор в личное дело закатит.

Пальцы мои не попадают в номера, диск срывается. Я останавливаюсь и говорю сам себе «успокоиться», и убеждаю себя, что не сошел с ума. Диск крутится нормально, и номер набирается. На половине первого гудка трубка снимается и говорят:

— Я слушаю тебя, Саня.

— Ой, Наталья, как ты узнала?!

— Кто же еще может звонить в девять утра? Я думала, что не дождусь. Уже двенадцать минут десятого, где твоя пунктуальность, Саня?!

— Наталья, я на поверке был, у меня же военная кафедра, ты знаешь.

— Я тебе сочувствую. Искренне, — смеется она.

— Ты можешь позвонить своему папе, чтобы он перезвонил сюда и скомандовал нашим… полковникам.

— Да, Санечка, только завтра. Они мне будут звонить, я же не могу им звонить туда.

— Ты убила меня. Но хотя бы за мои моральные и физические муки будет мне вознагражденье увидеть тебя сегодня в шесть часов вечера у театра на Таганке?

— Два вознаграждения: и сегодня, и завтра, и все дни… Только потерпи, Саня, не ругайся с ними. Они такие туп… Глупые.

— Ты опоздала, Наталья.

— Что? Уже?

— Ага. Получил два часа дополнительного чтения устава. Но это что собачка ножку подняла, капитан только.

— Ну, Саня, какой ты недисциплинированный мальчик.

— Так из-за его дурацкого смотра я тебе позже звоню.

— За это он заслуживает трибунала. Передай ему. А почему мы встречаемся у театра, мы на спектакль идем?

— Нет, у меня сюрприз для тебя…

— Какой, Саня?

— Вечером узнаешь.

— Я не вытерплю до вечера! Ну хорошо, я буду ждать, кто-то звонит в дверь, иди на свою службу, до шести.

— На Таганке, — говорю я.

Она вешает трубку. Впервые звучит между нами это слово: Таганка.

В девять тридцать нас выводят на плац, переодетых в какие-то драные фуфайки, не закрывающие ничего и открывающие куски голого тела. Холод ужасный, снег лежит утрамбованный, и отовсюду — дует. Я представляю Наталью, в теплой квартире, с чаем с утра, ее колени в распахнутом халате, и думаю, слава Богу, что ей не холодно и она не знает, что это такое: строевая подготовка на плацу.

— Товалиси студенты, — начинает с татарским акцентом майор Бармалеев, «р» он не выговаривает. — Возьмите ваша автомата, — дальше я не слушаю. Стою в строю в холодных сапогах с гвоздями, слава Богу, вторые шерстяные носки надел. — Вашу левую рука положите на автомата приклада… — Неужели будет три часа, четыре часа, и все пойдут домой и все окончится? Ноги вмерзают, как ненормальные, я к московской зиме не привык. Когда же обед, а-а, занятия только начались.

Что этот майор там говорит, козел? И кому? О, это, оказывается, мне!

— Товалися такой-то, — он называет меня. — Почему вы не делаете ваша автомата, когда я командую?

Вот