приходится бывать в разных городах. Устаю в пути, нога болит, горб ноет, хочется поспать. Но ночью эти дети начинают громко орать на весь дом и мешают моему отдыху! Лежишь, плюёшься и молишь Всевышнего, чтобы всё это поскорее прекратилось!

— Перестань городить чепуху! — перебила сына Изяславна. — Дорогой Володарь, хоть ты повлияй на моего первенца! Он вовсе становится невыносим!

— Зато ты знаешь, Володарь, моя жена, оказывается, хорошо вышивает, и ещё у неё очень сильные руки. Яко у мужа. Кроме того, она — знатная охотница. Метко бросает копьё в зверя, — продолжал, не обращая внимания на материны сетования, сын Гезы.

— Гляди, как бы она в тебя копьё не метнула, — шутливо заметил Володарь.

Софья Изяславна, не выдержав, властным голосом потребовала:

— Немедля переходите на угорскую молвь, мальчишки вы негодные! Королевна Фелиция не разумеет по-славянски. А по-угорски баит добре. Экая умница! За три года так выучить неведомый доселе язык! Я токмо лет чрез десять стала всё понимать!

— А что нам?! Мы и по-угорски, и по-латыни. Так ведь, братец? — Коломан с лукавой усмешкой подмигнул Володарю своим единственным видевшим глазом. — Учителя у нас были хорошие — латинские и греческие монахи. Когда розгами, когда за ухо оттаскают! Кирие элейсон! По крайней мере, что положено знать княжеским и королевским отпрыскам, усвоили мы оба довольно хорошо.

Мало-помалу столы в зале уставляли яствами. Перед Володарем возник горшок с угорским гуляшом — густо наперченным супом с клёцками и луком. За трапезой говорили мало. Володарь обратил внимание, что на обеде не было никого из духовных лиц — одни знатные дамы и несколько молодых баронов из свиты королевича.

«Правду, верно, говорят, что Коломан недолюбливает латинских попов», — подумал он.

После еды гостю был показан отведённый для него покой с мягкой пуховой постелью и столиком с иконами греческого письма, на котором горели свечи.

Едва Володарь уложил в ларь дорожный вотол и переоблачился в багряную шёлковую рубаху, как в дверях покоя возник Халдей.

— Светлый князь! — заговорил он шёпотом. — Мне удалось кое-что выведать. Внизу, в подвале, в клети каменной, томится один русский, с Волыни. Его поймал на торгу Жольт — лазутчик Коломана. Говорят, что три года назад этот русский захватил и пытал Жольта.

— Что? — Володарь насторожился. — Какой-такой русский? Вопрошу-ка я Коломана.

— Я бы на твоём месте не торопился, светлый князь. Успеешь, спросишь. Сейчас ты нуждаешься в поддержке своего двоюродного брата. Кстати, не намекал ли он тебе…

— Намекал, что хотел бы видеть меня князем на Волыни? Было, — подтвердил Ростиславич.

— Вот видишь. А твои вопросы могут не понравиться.

— Пожалуй, ты прав, Халдей. Обережёмся от ненужных догадок и слов. Не время, — раздумчиво промолвил Володарь. — Вот что. Сходи на пристань, сведай, как устроились мои отроки и гридни. Не имеют ли в чём нужды. Потом воротишься назад. Уразумел?

— Всё сделаю, светлый князь!

Халдей исчез в дверях. Меж тем за окнами послышались громкие голоса. Володарь выглянул во двор. Трое иобагионов в кожаных доспехах снимали с дерева труп монаха.

— Слава богу! Внял просьбам нашим, — прошептал князь.

Вечерело. На Эстергом надвигалась сумеречная мгла. Вскоре в покой к Володарю явился Коломан, да не один, а с женой и служанкой — молодой угринкой в белом льняном платье, которая держала на руках большой свёрток.

— Вот, полюбуйся, — указал на него Коломан. — Дочь. София. Второе имя имеет — Мартина. Твоя двухродная племянница. Совсем мала. Уже крещена, но ещё не научилась ходить. Моя мать от неё без ума. Считает своей внучкой, возится с утра до ночи.

Угринка передала Володарю свёрток. На Ростиславича уставились два больших светло-карих глаза.

— Мартина, — тихо пробормотал Володарь. — Диковинное имя.

— Так звали одну из ромейских базилисс, — подала голос Фелиция.

Она была уже в другом платье, изумрудного цвета, шитого из дорогого бархата, но по-прежнему руки её обтягивали перчатки.

— Жену императора Ираклия[166], — подтвердил Володарь. — Она жила четыреста лет назад.

— Ты хорошо знаешь историю, — уважительно закивала головой сицилийка.

— Я же тебе уже говорил: нас обоих учили основательно, — заметил Коломан. — По многу часов корпели мы над хрониками.

Володарь вернул крохотную девочку обратно угринке. Мартину унесли, а Коломан с супругой остались в покое. Холоп поставил на стол вино в небольшом бочонке и две чары.

— Доброе вино. Старое, из погребов, ещё при деде моём и твоём разлито было. Отметим нашу встречу, — Коломан поднял чару.

…Лёгкий хмель кружил голову. Улучив мгновение, Володарь тихо спросил сына Гезы по-русски:

— Почему твоя жена не снимает рукавиц?

— Потому что такие рукавицы для неё — не просто предмет одежды, они — знак благородного происхождения. Вот мой прадед был кочевником, скотоводом, и длани у него были черны и грубы от мозолей. Твой пращур — скиф, верно, шёл за плугом. И тоже сдирал в кровь руки. А предки нашей Фелициечки только мечом работали. И в жилах у неё течёт, как говорят, голубая кровь. Ручки у дочери герцога Сицилии беленькие, яко лепестки ромашки. Она их бережёт, мажет мазями и не снимает рукавичек, чтоб не повредить кожу. И чтоб, не допусти Господь, не оцарапаться. Вот так. Длани нежные, а манеры грубые. Что ты хочешь — нурманка, дочь викинга. — Коломан сначала говорил тоже по-русски, но в конце перескочил на латынь.

— О чём это вы? — спросила королевна.

— О тебе, моя радость, о чём же ещё, — съязвил Коломан.

Фелиция презрительно хмыкнула. Пальцем в кожаной перчатке движением снизу верх она потёрла свой крючковатый нос.

— Обрати внимание, Володарь, что жёнки гораздо чаще мужей чешут своё тело. Почему это происходит, я не ведаю. Для меня это загадка, но это так, — заметил с кривой ухмылкой Коломан.

Кажется, королевич выпил многовато вина. Будучи