— Юрий Михайлович, — говорит она медлительным своим контральто, — вы помните Тарзана?

— Конечно, — отвечаю. — Эдгар Берроуз, «Приключения Тарзана». В школьные годы мы рвали друг у друга из рук эти выпуски. Как не помнить.

— Нет, я о кино — помните, после войны шли трофейные фильмы? Ну вот. Оказывается, знаменитый пловец Джонни Вайсмюллер, игравший Тарзана, жив. Вот, во вчерашних «Известиях». Вайсмюллеру семьдесят один, он сохранил хорошую спортивную форму.

— Что ж, — говорю, — я так и думал, что он крепкий парень.

— Вряд ли вы о нем думали, — улыбается Зинаида Владимировна. — Я хочу сказать — вот что такое плавание. Неустанно твержу людям — плавайте, плавайте, но никто меня не слушает.

— Я слушаю. Я неустанно плаваю, Зинаида Владимировна. Я же знаю, вы плохого не посоветуете…

— Да, не посоветую. От ваших плаваний в железных коробках мало толку. Надо ходить в бассейн. Надо летом ездить на море…

Знаю: она всегда берет месячный отпуск плюс месяц за свой счет и уезжает в Крым, там у нее не то своя дача, не то дом друзей. Вообще, она, что называется, следит за собой. Питается она по системе американского доктора Брэгга.

— Вы совершенно правы, Зинаида Владимировна.

— Эз олвэйс, — замечает она по-английски, то есть «как всегда». — Вот приезжайте в августе ко мне в Алупку. Мы бы такие заплывы с вами совершали…

Я чувствую в ее словах что-то потаенное. Такой, что ли, элегический вздох. Давно уже я подметил в ее отношении ко мне нечто большее, чем служебное благорасположение. Да и мне, что уж скрывать, нравится эта красивая спокойная женщина. Но оба мы, словно по невысказанному уговору, держимся в рамках.

— Я бы приехал, — говорю, — если б меня не смущала ваша овощная диета.

— Варвар, — говорит она с непередаваемо милым движением головы. — Почему вы не хотите почитать Брэгга?

— Потому что ваш Брэгг обедом пренебрэг.

Зинаида Владимировна смеется:

— Вы противный насмешник, Юрочка.

Вот так всегда: подходим к некой опасной грани — и спешим назад, прикрываясь шуточками…

— Где-то я прочла, что стыковка «Союза» и «Аполлона» будет при подходе к берегам Крыма, — говорит она. — Как вы думаете, смогу я увидеть это из Алупки?

Иногда Зинаида Владимировна меня озадачивает: не понимаю, играет ли она в наивную девочку или действительно наивна? Чем-то она напоминает ту даму, о которой я вычитал в одном философском труде Спенсера: «Я знал одну леди, которая доказывала, что плотно сложенное платье весит больше, чем сложенное свободно, и которая, находясь под влиянием этой веры, пользовалась большими чемоданами, чтобы снизить плату за перевозку».

Я озадаченно смотрю на нее, но не вижу в ясных голубых глазах никакой скрытой насмешки. Женщины не очень-то доступны мужскому пониманию. Совершенно иная психика. Иногда мне кажется, что они — пришельцы из других миров…

Не дожидаясь ответа на свой вопрос и без всякой связи с предыдущим разговором, Зинаида Владимировна говорит:

— А у вас что-то произошло, Юрочка. Я права?

— Эз олвэйс, — ворчу в ответ.

— Надеюсь, ничего серьезного?

— Моя дочь ушла от мужа. По нынешним временам, не такое уж серьезное происшествие.

— Сочувствую вам. У моего сына было то же самое. Но он выжил.

— Да и Таня выживет. Мы ведь живучие.

В последнем реферативном издании я выуживаю кое-что для работы и возвращаюсь в свою комнату, в которой даже летом холодно, потому что в ней никогда не бывает солнечного света. Сажусь, принимаюсь за работу. Передо мной сидит Слава Райгородецкий, чей стол упирается в мой. Слава считает, быстро тыча пальцем в клавиши японского калькулятора. Он глубокомысленно смотрит на получившееся число, вынимает огромный носовой платок и звучно сморкается — сигнал о том, что он удовлетворен результатом.

Мы рассчитываем новую поворотную насадку, нам надо все знать о ней заранее — сопротивление воды, момент, стремящийся увеличить угол перекладки, ну и все такое. Нам надо сделать так, чтобы «снизить плату за перевозку» большого «чемодана».

Нравится ли мне моя работа? Ну да, нравится — иначе я, пенсионер Министерства обороны, не стал бы ею заниматься. Я бы предпочел спичечные наклейки. Но должен вам признаться, что моя мечта не состоялась.

А мечтал я о кораблях на воздушной подушке. Еще в детстве возникло это видение: корабль обтекаемых очертаний мчится над синей водой быстрее ветра… мчится под мощный вой вентилятора, гонящего воздух под купол судна… Потом в институте, хлебнувши физики и гидродинамики, я самонадеянно принялся рассчитывать подъемную силу и тягу, искать наиболее целесообразные формы камеры. Я познакомился с самим профессором Левковым, спроектировавшим первые наши экспериментальные суда на воздушной подушке, и он пригласил меня после окончания института идти к нему в конструкторское бюро.

Но жизнь сложилась по-другому. Людям моего поколения хорошо памятен 1939 год, канун Второй мировой войны, резко переломивший множество судеб. Сколько их было? Не знаю. Наверное, сотни тысяч парней, окончивших десятилетку или учившихся на первых курсах институтов, надели в том году военную форму. Несостоявшиеся геологи и филологи заучивали дисциплинарный устав, чистили картошку на кухнях и камбузах, отрабатывали под командой крикливых сержантов строевой шаг. Многие выпускники школ пошли в военные училища. Из училищ они были выпущены прямо в войну.

Мы, люди выбитого войной поколения, не выбирали себе судеб. Наши судьбы складывались сами собой, повинуясь лишь одному закону — государственной необходимости. Те, кому посчастливилось, выжили — вот, пожалуй, формула нашей судьбы в самом сжатом виде.

Нам не дано было стать на склоне жизни оседлыми и непререкаемыми, с учеными степенями и солидно заполненными сберкнижками, с кучей самоуверенных внуков, разъезжающих по двору на трехколесных велосипедах. Из нас не получилось путных стариков.

Но я ни о чем не жалею: моя жизнь есть моя жизнь, и это, я думаю, ценность сама по себе. Худо ли, хорошо ли, но наше поколение выполнило свою историческую задачу. В историю мы, вероятно, войдем купно, большой человеческой массой, наши лица в лучшем случае промелькнут перед взглядом будущих поколений, как мелькают быстрые кадры военной кинохроники. Идут, идут, идут люди в шинелях — не успеть присмотреться, не отличить одного от другого. Вот побежали, пригнувшись… вот черными кустами встают тут и там взрывы…

А между тем мы все были разные. Очень разные. Нам одинаково не везло, но везло нам по-разному. Это ничего, что мы не стали путными стариками. Ни о чем не надо жалеть.

Месяца два тому назад был я со своей группой в Н-ской базе — мы там проводили испытания нового подруливающего устройства. Прекрасным днем шли мы по бетонному причалу