бы нехотя переваливаясь через крыло, пикируют на корабли, стоящие на рейдах, у стенок Средней гавани, на линкор «Марат», на крейсер «Киров». Разрывы бомб взметают водяные столбы.

Среди огромных столбов, вырастающих тут и там, маневрирует буксир «Ижорец-88», волоча за собой неуклюжую длинную баржу «ЛТП-9».

— Ничего, Лиза! — кричит старшина баржи Шумихин с кормы. — Не боись, Лиза!

— Не боюсь, — бормочет Елизавета. Она стоит у двери камбуза с кружкой и тряпкой в руках и с ужасом смотрит на проносящиеся над рейдом бомбардировщики. — Только вот баржа-то набита снарядами… и зарядами… А так, — шевелит она дрожащими губами, — чего ж бояться… Гос-споди…

— Вправо крути, Тарасов! — орет Шумихин капитану буксира. — Счас как раз по курсу положит, так ты вправо!..

Он срывает винтовку с плеча и целится в пикирующий «юнкерс». Выстрела, конечно, не слышно.

С носовой башни «Марата» взрывной волной сбросило трубочного 76-миллиметрового орудия. Град осколков. Падает установщик прицела.

— Банкет вырвало! — кричит наводчик командиру орудия. — Орудие не разворачивается!

А командир оглушен, не слышит, у него с головы сорвало каску. Наводчик хватает молоток и зубило, яростными ударами выбивает банкет. Потом кидается к штурвалу наводки, гонит орудие на предельный угол возвышения, наводит на очередной пикировщик.

Длинными очередями — чем ближе самолет, тем длиннее — бьют зенитные автоматы и пулеметы. Один из «юнкерсов» загорелся, из него повалил черный дым, и, не выйдя из пике, он врезается в воду. А вот еще один сбит!

Но уже десятки других машин с диким воем сирен атакуют «Марат», пикируют сразу с нескольких сторон. Это «звездный» налет. Рвутся близ бортов и на стенке бомбы, сотрясая огромное тело линкора. Со звоном ударяют осколки в броню. Тут и там возникают пожары. Струи воды из шлангов сбивают пламя. Линкор окутывается дымом и паром. В этом аду зенитчики продолжают отбиваться от стай пикировщиков. Еще и еще вываливаются из боя подбитые «юнкерсы». Чернеет и пузырится краска на горячих стволах маратовских зениток. Их обертывают мокрыми одеялами, чтобы предотвратить преждевременный взрыв снарядов в канале ствола.

Погибают расчеты зенитных батарей. У 76-миллиметровки на носовой башне уже никого не осталось. Лейтенант, управлявший огнем, становится к штурвалу наводки.

— Подносчиков! — кричит он. — Боезапас подносить некому!

Раненый наводчик ползет, волоча перебитую ногу, к снарядному ящику, подает лейтенанту снаряд…

С воем проносятся над рейдом «юнкерсы». Грохочущие столбы вскидываются один за другим — легла очередная серия бомб, и снова обрушиваются на «Гюйс» тонны воды и ила, поднятого с грунта взрывами. У артиллеристов и пулеметчиков лица в черных разводах, только прорези глаз белы — глаз, устремленных на чудовищное небо, изрытое облачками разрывов, исполосованное трассами огня. Оглохшие, очумелые, бьют изо всех стволов, а корабль содрогается от взрывных волн, кренится на крутых поворотах — это Козырев маневрирует, следя за пикировщиками, уходя от бомб.

Но, не отрывая взгляда от «юнкерсов», Козырев уголком глаза видит, что серия бомб накрыла «Минск», ах ты ж, черт, накрыла!

А это нам… В нас летят с неба черные капли, черные плевки… Пр-раво на борт! Дрожит и сотрясается, кренясь, мостик под ногами. Бомбы лягут за кормой. Трах-трах-трах-х-х!.. Тральщик подкинуло кормой кверху, он будто простонал протяжно… Нет, это сквозь дикие завывания металла пробился чей-то голос… Галкина, что ли? Что-то случилось на корме, что-то случилось… Вот — доходит до притупившегося слуха голос Галкина, усиленный мегафоном: «Сорокапятка выведена из строя… орудийный расчет…» Опять взрывы. Ну, что́ орудийный расчет? Не разглядеть, что там случилось, дымом заволокло корму. Балыкин бросает: «Иду на ют» — и сбегает с мостика, потом его голос доносится с кормы: «Санитаров к сорокапятке!»

А там, за дымами, за столбами, за вспышками огня, видит Козырев, как уходит под воду лидер «Минск».

— Кто есть живой, все сюда-а! — слышит Речкалов пронзительный крик. — Убежище завалило-о-о!

Сквозь дым и красноватую кирпичную пыль бежит Речкалов на этот крик. У обрушившейся стены — неясные фигуры.

— Чернышеву Надежду не видали? — обращается к ним Речкалов.

— Какую еще Надежду? — резко отвечает голос, который только что звал всех, кто жив. — Бери лопату и откапывай! Эй, люди-и-и! Все сюда-а!

Кирки и лопаты вгрызаются в груду развалин. Пыль оседает на лица и плечи людей, пробивающих проход к подвалу убежища.

— За санитарами послали? — спрашивает кто-то.

— Да вот они бегут.

Речкалов оборачивается и видит подбегающую Надю. Она с напарницей тащит носилки.

— Надежда! — Речкалов вытирает пот со лба. — А я тебя ищу…

— Где отец? — взглядывает она мельком на него.

— В доке Трех эсминцев. — Речкалов из-под ладони следит за новой волной «юнкерсов», идущей над заводом. — Ты бы, Надежда, это… подальше… — Он оттесняет Надю к стене.

— Пусти, Речкалов. Пусти, говорю! — Она барабанит кулачками по его спине. — Прямо чугунный…

Тут содрогнулся Кронштадт от мощного взрыва. Где-то за корпусами Морзавода, за Петровским парком вымахнул гигантский столб пламени и черного дыма. Казалось, само небо вспыхнуло, и на лица людей лег мгновенный отсвет зарева.

— Ох ты-ы! — вырвалось у Речкалова. — Попадание в корабль…

С ужасом смотрит Надя на расползающиеся по небу клубы дыма, поглотившие бледное и далекое солнце.

Когда десятки бомбардировщиков пикируют волна за волной на корабль, прямые попадания неизбежны. Страшным было последнее из них. Полутонная бомба разворотила «Марату» нос. Сдетонировал боезапас в носовой башне, и не стало башни, разорванной взрывом. Рухнуло огромное сооружение фок-мачты с боевой рубкой, с главным командным пунктом. Там, где она возвышалась еще минуту назад, ползло кверху чудовищное кольцо черного дыма. Линкор сел носом на грунт — здесь было неглубоко. Бурлящая, едва не вскипающая от жара вода поглощала рваную, скрученную сталь.

Еще продолжают стрелять уцелевшие зенитки «Марата». С окутанного дымом пулеметного мостика несется последняя трассирующая очередь вслед уходящим «юнкерсам». Несколько подбитых фашистских машин, резко теряя высоту, тянут к Южному берегу черные шлейфы.

Все корабли в Средней гавани покрыты слоем ила и песка, поднятого с грунта бомбами. В разводах грязи лица зенитчиков, сигнальщиков — всех, кто наверху.

К разбомбленному линкору спешат катера и буксиры. Подбирают плавающих в воде моряков. Подводят подкильные концы под тонущий, изрешеченный осколками маратовский паровой катер с медной трубой. Из затопленных помещений линкора выносят раненых. Среди нагромождений обгоревшего металла нашли убитого красно флотца, но руки его невозможно оторвать от рукояток зенитного пулемета — вцепились мертвой хваткой.

Дым и клубы пара, и перекрещивающиеся струи воды из шлангов, и стихающий зенитный огонь…

Сигнал отбоя воздушной тревоги — как глоток свежего воздуха, как избавление — плывет над Кронштадтом. Надя и Речкалов несут на носилках раненого. У