– Конечно, я тоже так сказал! А он сказал, что еще хочет сделать такой ремонт, чтобы она прошла техосмотр!

– Это вообще фантастика!

– Я подозреваю, он просто пронюхал, что у нас еще есть деньги.

– Не надо рубашки покупать за пятьсот крон. Каждый дурак поймет, что есть деньги.

– Я купил три за пятьсот.

– Какая разница! – зарычал я на него. – В нашем положении даже за сто ничего покупать нельзя. Нам дотацию не платят, а ему платят.

– Нет, я думаю, рубашки тут ни при чем. Он просто пронюхал, у него нюх.

Да, Потапов обладал нюхом, и у него был дар убеждения. Он мог повлиять на людей безвольных и податливых всякому внушению. Но Ханни был не таков, он трезво смотрел на вещи, даже когда был в стельку пьян. Теперь Потапов разнюхал, что у нас остались какие-то деньги, и он не знал сколько.

У него уже была недолго машина. Жалкий «фиатик» ничтожных размеров цвета поноса. Ему ее продали грузины, наркоманы. Они засветились на ней, да к тому же она уже больше не бегала, то есть не ползала, вставала возле каждого знака. Грузины обладали даром убеждения в еще большей степени, чем Потапов, они ему ее втюхали, сказав, что на нее есть осмотр и номера непаленые, и он купился.

Потом ее у него отобрали менты, пришел штраф, десять тысяч, который ему никогда было не выплатить. Его могли посадить. Грузины сказали ему, успокаивая, что в тюрьмах все чики-пики, курочку каждый день дают с молочком, а надоела курочка, дадут говядину или сосиски с картошкой.

– Это тебе не русская тюрьма, биджо, – говорил Мурман. – Слушай, можно работать, есть телевизор, каждый день снимается пятьсот крон штрафа! Когда просидишь двадцать дней, десять тысяч снимут, домой пойдешь, генацвали, а дома хуй так намылят, что ты!

– Нет, – сказал Потапову в очередной раз Хануман, когда тот опять заявился в нашу комнату не то затем, чтобы покурить на халяву, не то чтобы покурить и снова выдвинуть предложение купить в складчину машину.

– Нет, мы никогда не увидим наших денег, – сказал Хануман.

– Почему? – заныл Потапов.

– Ты же ее никогда не продашь! Ты будешь на ней ездить, пока ее не отнимут! Частями ты возвращать не станешь, у тебя же столько экскюзов! Хотя бы семья: тебе надо кормить семью, ты же всегда это говоришь!

Да, Потапову надо было кормить семью, и он ее кормил; каждое утро насильно запихивая кашу в рот маленькой Лизе с рыком: «Ешь, падла! Глотай, сука! Попробуй только не проглотить!». О, сукин сын кормил семью!

Я даже себя кормить перестал; я не хотел даже себя кормить; а этот семью кормил, из кожи вон лез. Ему надо было кормить семью. Кто ж накормит маленькую Лизу мерзкой кашей, если не он? Кто ж, если не он?

Ему платили две с половиной тысячи в две недели, чтобы могли прокормиться, этих денег хватило бы, чтобы слона накормить, а он ходил, клянчил, говорил, что его деньги кончились, не хватает, ползал на брюхе по свалкам, собирал бутылки, чтобы прокормить семью! И все ныл да жаловался, что в Дании нет нормальных круп. Нету крупы, нету гречки, нету манки! Пиздец: нету манки! «А как же ребенок без манки?!» – ныл он. Была бы манка, уж тогда бы он так закормил ребенка этой манкой, она бы сдохла. Я знал, почему он, сука, жаловался, знал: была бы манка, он бы только манкой ее и кормил; он бы и жену только манкой кормил; он еще и у Ивана бы деньги забирал, а отдавал бы манкой. «Это ж такой полезный продукт!» – уверял бы он. «Конечно! Там, ну там просто все! И каратин, и йод, и кальций», – загибал бы мерзавец пальцы. «Да, да… просто все, что нужно для растущего организма! И что там еще? Там этот витамин А, B, C…» Конечно! Да, экономия такая, что ого-го! Можно б сразу было и машину купить, и компьютер, и «сони плэйстэйшн», и все что угодно! Манка – вот было решение проблемы!

Как я-то был счастлив, что в Дании не было каш, я просто на седьмом небе был, не было каш ни в каком виде! Вот настоящая страна! В ней знали, что жрать нужно; знали, что нужно человеку: не скотская жрачка, а настоящее мясо. Никаких каш, мясо да сыры! Вот это да! А пива сколько, пиво – самое главное! А этому идиоту крупы было подавай, жаловался: нету геркулеса, перловки…

Я о перловке слышать ничего не хотел, а этому, видите ли, перловку надо. Еще бы сечку, кретин, попросил! О пшенке, сука, вспомнил бы, гад!

Он стоял, чесал пузо и приговаривал: «Есть тут одна гречка, пробовали нах, да только зеленая, в горло не идет. Натурально зеленая гречка! Пиздец! Такая отборная гадость получилась, только свиней такой гречкой кормить! Зеленая гречка нах! Выглядит как тот же шпинат!»

От шпината его уже выворачивало; он так много его набрал в контейнерах, что больше видеть не мог. Я не понимал, куда этот человек девал эти безумные деньги. Я понимал, куда мы дели столько денег: вино, гашиш, амфик и бляди – тут все понятно, тут не надо было что-то объяснять, все было просто и логично. На это легко можно было потратить и больше. Но прожрать за две недели две с половиной тысячи втроем, где в третий рот пихали кашу насильно… Это было просто нереально!

К тому же он говорил, что он худеет. Он несколько раз заставлял меня и Зенона трогать его пузо, говоря, что тут всего лишь слой жира, а под ним пресс, «настоящий пресс, потрогай, какой крепкий». Мы трогали его пузо, я тыкал пальцем в студень и говорил, притворно соглашаясь: «Да-да, крепкий, довольно крепкий живот…» Он говорил, что это пресс, «поперечно-полосатые мышцы», во как!.. «Ага, да-да, – говорил я. – Ну да, конечно…»

На самом деле он жирел, просто расползался во все стороны! При этом говорил, что экономит, как только может.

– Но, – говорил он, – нельзя же экономить на еде! Нельзя же экономить на здоровье! И нельзя экономить на семье!

И он кормил семью. Набивал тележку до отказа, набивал багажник, и через пятнадцать минут того же дня он набивал тележку той же по списку купленной всячиной и проходил не заплатив. Когда его останавливали, он предъявлял чек со словами, что закатился с тележкой затем, чтобы купить бутылку вина. «Вот она! А жена вон! Вон жена платит в кассе».

Это был старый трюк, его придумали сербы или сомалийцы уже лет сто назад, об этом давно все знали, никто давно не использовал его. Трюк в его исполнении сработал два раза, на третий его вежливо попросили разгрузиться, штрафа не пришло, потому что ничего доказать было нельзя, но всем было понятно, что это трюк. Тогда он не полез в бутылку, просто сделал вид, что оскорбился, сказал, что больше не будет покупателем «Римы 1000»; да пожалуйста, сказали ему, мы ничего не теряем, вас тут сотни, и все воруют!

Он десять раз возмущенно на разные лады рассказывал эту историю. Я не понимал, зачем ему было столько еды, ведь он ее не продавал, он съедал ее.

Он потерял машину и теперь хотел любой ценой купить другую; он не чувствовал себя человеком без машины. Он ходить не мог, у него было что-то с ногами. Интересно, а геморроем он никогда не страдал? Он говорил, что ему нужна была машина, чтобы заниматься бизнесом!