По внегласному соглашению выигравший накануне наполнял ему первый стакан на следующий день.

Итак, ты его знала.

— Dirty cops!

Ты лежишь в своей постели с открытыми глазами. Тебе ненавистен цинизм полицейских, которые тебя допрашивали; ты находишь их ужасно мелкими, сводимыми единственно к их работе, не стоящими того, чтобы быть персонажами. При этом ты вовсе не дурочка, ты прекрасно знаешь, что для них, агентов, это не первый труп, что такие шуточки у них в отделе — своеобразный способ сохранить умственное здоровье, как и у хирургов или врачей «скорой помощи» (доносящаяся с улицы сирена неотложки подтверждает, что их жизнь совсем не сахар), но тебе на это плевать, ты похожа на Фаншон в твоем возрасте, тебе дела нет до подобных размышлений сейчас, когда ты совершенно выбита из колеи этими слезами мертвого.

— Dirty cops!

Ты в своей постели.

Я в своем гамаке.

(А Минна на улице, на этот раз вместе с Дан, ломает лопаты ради победы роз над кремнистой почвой.)

Как он назывался, твой кинотеатр, Biograph Theater? Северная авеню Линкольна, 2433, так? За шесть лет до того Джон Диллинджер, тогдашний Робин Гуд, помнится, высадился там, прямо перед входом. В то время ты была еще маленькой девочкой, но люди все еще продолжали говорить об этом, когда ты уже стала работать билетершей. Предательница, которая выдала Диллинджера агентам ФБР, была в красном платье — знак узнавания.

С романтической точки зрения это было бы невероятной удачей, если бы речь шла о том же кинотеатре. Ко всему прочему Диллинджер напоминал Богарта и, конечно же, был не менее популярен. Легенда гласит, что женщины якобы подходили обмакнуть свои платки в крови героя, после того как «скорая» увезла его труп.

А задняя стена Biograph Theater выходит в тупик? Надо проверить.

Это ты позвала двойника посмотреть «Диктатора» (его, который уже не осмеливался даже думать о Чаплине с того самого вечера в машине, в Нью-Йорке!), и ты решила, что несешь ответственность за его смерть. Ты считаешь себя женщиной в красном. Может быть, ты даже провела его бесплатно. Если только у тебя не вошло это в привычку — проводить его через черный ход, ведущий в тупик. Таким образом, ты примирила его с кино. Ведь он давно уже потерял к нему вкус, да и не на что было. В общем, ты его перевоспитала, если можно так сказать. Ты познакомила его с кино сороковых в благодарность за то, что он рассказал тебе о кинематографе двадцатых. Этот человек в самом деле провел часть своей жизни в Голливуде. Ты проверила его истории до последней мелочи. Ты уже достаточно в этом разбираешься, чтобы отличить то, что он вычитал из журналов, от того, что он выдумывает за стаканом и что прожил на самом деле. И хотя он теперь совершенно не похож на Валентино на фотоснимках, он все же был его дублером света в «Сыне шейха», в 1926-м, у тебя нет никаких причин в этом сомневаться. Твоя страсть к кино не переставала подпитываться его упрямо повторяемым монологом, а ваши споры после киносеансов в конце концов помогли тебе сформировать вкус.

По сей день он остается в твоей памяти ангелом-киноманом, Аладдином, вырвавшимся из проектора «Мотиограф», легендарным клошаром, историю которого ты пересказывала своим детям и своим внукам. Один из них — Фредерик, самый младший твой внук — даже напишет по ней сценарий, который будет считать оригинальным, бедняга.

Твой внук Фредерик с треском провалится с этой историей, но дело не в этом.

Дело в тебе, в твоих слезах ночью в постели, первого декабря 1940 года, ведь ты была уверена, что поторопила кончину этого несчастного, пригласив его посмотреть «Великого диктатора», фильм, который Чаплин снял по украденному у него сюжету.

Умер от ярости.

По твоей вине.

Тебе никак не уснуть.

Ты встаешь, садишься за стол, рисуешь лицо умершего.

(Этот поразительный дар Фаншон к рисованию… Достаточно было двух-трех точно переданных особенностей, чтобы его лицо появилось на бумаге, как живое. Воздушный и точный рисунок, тем не менее пресекающийся: линия часто обрывалась больно ломающимся углом.)

Ты встаешь, идешь к своим карандашным рисункам…

…

И в ту же секунду, только шестьдесят лет спустя, меня в моем гамаке посещает странное желание: создать тебя по-настоящему.

То есть потребность писать тебя так, как если бы ты существовала на самом деле.

Сделать так, как если бы мы реально были знакомы. Ты, теперь пожилая дама, я, перескакивающий с «ты» на «вы», и читатель, к заключительным страницам романа успевающий забыть, что вы всего лишь выдуманный персонаж, моя дорогая Соня.

…

Приступ безумия.

Это должно было со мной случиться. С тех пор как я беззастенчиво использую романные особенности моих друзей, чтобы создавать своих персонажей, обязательно должен был наступить день, когда я вынужден был бы черпать в человечности персонажа, чтобы создать живое существо.

…

Впрочем, это не так уж трудно.

…

Стоит только представить себе ужин, который имел бы место, скажем, в прошлом месяце в Париже и на котором кое-кто (например, наша знакомая Катрин, гораздо более «продвинутая», чем мы с Минной, в том, что касается выставок) воскликнул:

— Как, вы не знакомы с работами Сони Ка?

Соня Ка? Нет, ничего о ней не знаем.

— Ну как же, а посвященная ей ретроспектива, устроенная Бобуром в прошлом году, не помните?

Нет, к сожалению, не помним.

Ретроспектива ваших рисунков моды, Соня, ваших театральных декораций, ваших story boards[38], которые привлекли к вам внимание «всего Парижа». Культурные приложения газет и журналов прошлись по вашему искусству рисунка углем хлесткими заголовками: вот хотя бы для примера — «Соня Ка: жизнь одного портрета».

— Эрма и Анита (две другие наши знакомые) взяли у нее замечательное интервью, — говорит Катрин. — Хотите почитать?

Соня Ка…

…

Вот как раз одна подробность из этого самого интервью и заставила меня решиться написать вам, через Бобура, дорогая Соня: в ответ на один вопрос Аниты вы намекнули на эту работу билетерши в Biograph Theater в сороковые годы. Образование по-американски, от одного маленького заработка к другому… Ваш отец настаивал на том, чтобы вы сами научились летать, «в то время как мои крылышки только начинали прорезаться», заметили вы.

Итак, я вам пишу. И вот вы мне отвечаете через того же посредника, что нет, нет, я вас вовсе не беспокою, напротив, вы охотно примете меня у себя, что к тому же вы меня немного знаете как романиста, что вы даже находите, что это «стимулирует — помогать писателю срезать ломти реальности».