тяжелыми размышлениями Привалова. Чувствуя, что Привалоз в затруднении, он вздохнул и сказал, что попробует объяснить еще раз. Я начну с конца, сказал Копытман. Нам нужна от вас бумажка, в которой было бы написано, что вы поручаете квалифицированным специалистам таким-то и таким-то работать в архиве Свистунова и делать соответствующие публикации.

Но зачем? Зачем вам мое согласие? Вы же сами говорите, что и без меня можете прихватить архив.

Копытман вздохнул. Как видно, у него не было никакого желания объяснить все Привалову начистоту. Он, наверное, не собирался его просвещать относительно таких вещей, в которых Привалов по молодости и профессиональной ограниченности ничего не смыслил. Но делать было нечего.

Вы, как видно, не все до конца правильно понимаете, сказал он тихо и все еще не очень решительно. Вы не имеете широкого взгляда на вещи. Во-первых, кто такой Фрадкин? Никто. А если он станет ученик и даже коллега Привалова? Совсем иначе звучит. Американцам это должно прийтись по вкусу. Вы, наверное, думаете, американцам достаточно, что Фрадкин покинул Советский Союз? Вы думаете, его за одно это пригреют? Может быть, вы хотите, чтобы его за красивые глаза взяли? Не-ет. Так не бывает. Даже на страшном суде и то с каждого будут спрашивать анкету.

Стоп-стоп-стоп, оживился Привалов. Во что вы хотите меня впутать? Вы хотите, чтобы мое имя эмигрировало, так сказать, в чемодане ваших родственников?

Копытман вздохнул. И еще одного вы не понимаете, грустно сказал он. Вы, почтеннейший, человек номенклатурный, клейменый. Да к тому же и владелец важного капитала. Никто вас не тронет. Ваше имя не эмигрирует, а будет экспортировано. Вас здесь только больше уважать будут. Вы не первый. Я могу вам назвать десяток имен, которые благополучно экспортировались, тогда как их хозяева благополучно сидят в Москве. А при этом ходит слух, что они ходят по проволоке и не сегодня-завтра их сволокут на Лубянку. От этого их престиж только крепчает. То же будет и с вами.

Привалов призадумался. Выходит так, сказал наконец он, что мне же все это и выгодно. В чем же тогда смысл сделки. Вы предлагаете мне помогать мне же, чтобы опять-таки мне же было лучше. Это странно. Ведь так, как вы сами только что изволили заметить, не бывает.

Это только на поверхности, отвечал Копытман. Как видно из нашего разговора, вы-то сами не понимаете, в чем ваша выгода. Если бы вы понимали, мне пришлось бы интриговать и вас уговаривать. Да, на самом деле сделка больше выгодна вам, чем мне, но поскольку вы не отдаете себе в этом отчета, мне приходится делать вид, что предлагаю вам взаймы выгодную сделку.

Привалов не совсем понял, но решил, что теперь уж никак нельзя показать, что он чего-то не понимает. Привалов решил сыграть в умника и в совесть. Что же мы с вами делаем, Копытман, сказал он, мы же с вами некоторым образом мертвыми душами спекулируем.

Господь с вами, дражайший, воздел руки Копытман, нас спекулянтами никак назвать нельзя. Мы пускаем в оборот доставшийся нам капитал. Мы утилизируем ресурсы. Это оживляет экономическую активность. Создает основу жизни. Всякое занятие богоугодно, если люди с него кормятся, ай нет?

Копытман опять начинал выворачиваться. Привалов решил это дело прекратить. Ну ладно, ну ладно, черт с вами, я поручу вашим детям разрабатывать архив Свистунова за границей. Будем смотреть правде в глаза, Меня самого за границу не пустят. А если и пустят, так только лет через пятьсот. Не лежать же архиву втуне. Ведь капитал же, в самом деле. Тут вы меня, считайте, убедили. Все, что вы говорили, пахнет правдой. Но что этот Фрадкин? Он публикации делать умеет?

Копытман махнул рукой. Фрадкин пингпонгист. Чемпион «Локомотива». Моя невестка — его сестра — неплохой текстолог. Скромная и аккуратная. Работу будет делать она, Фрадкин будет торговать результатами. Вместе они полноценная бригада.

Ладно, сказал Привалов. Вам письмо сейчас написать или потом?

Чуть позже, сказал Копытман, я принесу вам текст. Надо еще обдумать кое-какие детали.

Привалов долго не мог заснуть. Он был взбудоражен и огорчен. Препирательства с Копытманом чем-то его взволновали. Дело было обычное. Дело было как дело. Но слова, которыми они с Копытманом перебрасывались, казались какими-то новыми и гнали кровь в голову и обратно. В странное время мы живем, думал Привалов, засыпая и пожимая во сне плечами.

Напрасно я согласился, думал Привалов спросонок. Он ведь меня на понт брал. И зачем я поддался? Что за странная слабость такая? Ну а что, если бы я сказал, что ничего не дам?

Ну пусть Фрадкины прибыли на остров Майорка, ну пусть они пошли к тем миллионерам, как их там, Поц-Потоцким, ну пусть они у них архивчик вытянули ка бедность и на совесть, ну пусть пристроили на рынке.

Господи, да неужели же на это жить можно? Ан, говорят, что можно, поди проверь, сидя-то на Чистых прудах.

Чур меня, чур меня, я-то здесь при чем? Это ведь по ту сторону, там своя валюта, тут своя валюта, пропади они пропадом, вражья сила, что мне тот рынок?

Плюнуть на Копытмана, плюнуть и растереть. Прогнать его к чертовой матери. Никаких дел, никаких сделок. Разорвать договор. Что он, в самом деле, черт такой, навязался. Разорвать и все тут. Не было никакого договора между нами. Разговор — был, даже несколько. А договора не было. О чем договор? Как может быть духовная ценность предметом договора? Не те времена нынче.

Хотя, да, конечно, речь же не о душе свистуновской, а об архивчике. Душа — душой, а архивчику хозяин нужен.

Эх, заграничный архивчик, не дотянуться до тебя мне, грешному. Кто в эту землю пал, тому уж рук не вытянуть.

Однако в какую землю пали, в той прочно и сидим. И своего не отдадим.

Пусть семья Копытмана возьмет это дело на себя. Раз уж с моего разрешения, то пусть. Сближение народов идет своим чередом. То, что мы запустим сегодня туда, придет час и год — обратно вернется. Будем закладывать основы мирного культурного сосуществования предстоящих исторических периодов, не одного, не двух, я надеюсь, можно сказать, эпох.

А говоря проще, надо иметь своих людей в американских университетах. Сейчас это, может, ни к чему, а потом, может, и пригодится. Сколько мне лет, я вас спрашиваю. И сколько предстоит, если нормально. Если там меня уважать будут, то и здесь моя цена повысится. Репутация в Москве нынче куется в Вашингтоне. Кого там уважают, того здесь