уж, грешная, молиться стала ему, чтобы потихоньку шел-то. Вдруг кто-то в лесу спросил со смехом:

— Кого ведешь-то?

А он как схахатнет:

— Ха-ха-ха-ха, кого ведешь? Параню!

Как сказал это слово, так и сделался большой-пребольшой и пошел по лесу, а сам все хахает да ладонями хлопает. Я вижу, что меня леший обвел, и пошла к дому.

Иду, а сама все по сторонам гляжу, думаю, не увижу ли где батька. К деревне уже стала подходить... Погляжу, а батько уж луг докашивает.

ВИДНО, БЕРЕЗНЯК ЭТОТ — ЕГО...

РАЗ осенью я ходил по лыка вместе с Лаврушом с Мосиева (деревня). Дело это было около Покрова, подмерзло. Вот мы идем долбинкой (тропка), а время не рано, перед потемками. Вдруг слышим пенье, вот поет кто-то да и раз, я и говорю:

— Лавруш, слышишь?

— Слышу, — говорит, — кто-то поет.

Слов разобрать не можем, а голос слышим. Ну это так и оставили, мало ли кто поет. Прошли немножко, видим березняк, такой хороший.

— Давай, — говорю, — Лавруш, подерем этот лык.

Он отошел эдак в сторону от меня, срубил березу, дерет себе лыка, я тоже. Вдруг как закричит во все горло, я испугался, да к нему, ну бежать. Прибежал, спрашиваю:

— Что ты, Лавруш?

А он и слова выговорить не может, только молчит. Еле-еле пришел в себя и говорит:

— Пришла, — говорит, — ко мне девка, высокая, белая, косы распущены, дак как схватит меня рукой за галстук (шарф) — и галстук сорвала.

Я посмотрел, а у него на шее пятно большущее багровое, как будто пальцем придавлено.

— Ну, — говорю, Лавруш, — побежим скорее домой, это леший с нами шутит, чтобы чего худого не сделал, видно, березняк этот — его.

Тут мы с Лаврушей скорее домой, и лыка оставили. Истинная правда.

ЛЕШИЙ

ОДНА поповна, не спросясь ни отца, ни матери, пошла в лес гулять и пропала без вести. Прошло три года. В этом самом селе, где жили ее родители, был смелый охотник: каждый божий день ходил с собакой да с ружьем по дремучим лесам. Раз идет по лесу; вдруг собака его залаяла, и песья шерсть на ней щетиной встала. Смотрит охотник, а перед ним на лесной тропинке лежит колода, на колоде мужик сидит, лапоть ковыряет; подковырнет лапоть, да на месяц и погрозит: "Свети, свети, ясен месяц!" Дивно стало охотнику: отчего так, думает, собою мужик — еще молодец, а волосом как лунь сед? Только подумал это, а он словно мысль его угадал:

— Оттого, — говорит, — я и сед, что чертов дед!

Тут охотник и смекнул, что перед ним не простой мужик, а леший; нацелился ружьем — бац! и угодил ему в самое брюхо.

Леший застонал, повалился было через колоду, да тотчас же привстал и потащился в чащу. Следом за ним побежала собака, а за собакою охотник пошел.

Шел-шел и добрел до горы; в той горе расщелина, в расщелине избушка стоит. Входит в избушку, смотрит: леший на лавке валяется — совсем издох, а возле него сидит девица да горько плачет:

— Кто теперь меня поить-кормить будет!

— Здравствуй, красная девица, — говорит ей охотник, — скажи: чья ты и откудова?

— Ах, добрый молодец! Я и сама не ведаю, словно я и вольного света не видала и отца с матерью не знавала.

— Ну, собирайся скорее! Я тебя выведу на святую Русь.

Взял ее с собою и повел из лесу; идет да по деревьям все метки кладет. А эта девица была лешим унесена, прожила у него целые три года, вся-то обносилась, оборвалась — как есть совсем голая! А стыда не ведает.

Пришли на село; охотник стал выспрашивать: не пропадала ли у кого девка? Выискался поп.

— Это, — говорит, — моя дочка!

Прибежала попадья:

— Дитятко ты мое милое! Где ты была столько времени? Не чаяла тебя и видеть больше!

А дочь смотрит, только глазами хлопает — ничего не понимает; да уж после стала помаленьку приходить в себя... Поп с попадьей выдали ее замуж за того охотника и наградили его всяким добром. Стали искать избушку, в которой она проживала у лешего; долго плутали по лесу, только не нашли.

ЯША НА СТОЛБАХ[44]

ЯША был Штормин. Вот со Столбов[45] его едва сняли.

Вот ушел по грибы и потерялся. Вот потерялся, потерялся... Вот его искали, искали... И вот что-то на четвертый или пятый день обнаружили, нашли вот на Столбах, на скале. Сидит наверху. Как он туда?! Вот. Но тот опять так рассказывал:

"...Попался, говорит, мне дед какой-то, дед, дескать, повел меня.

— Пойдем, я вот тебе покажу грибы...

И вот, говорит, шел я с ним. И он завел его на эту скалу, как-то залез он с ним, с этим дедом. И вот потом, говорит, вдруг этого деда не стало. Я, говорит, гляжу: кругом скала. Никак слезти-то не могу с этой со скалы. И вот его на пятые сутки сняли. Тоже облавы делали, но и это было: в трубу — в цело — ревели, значит, его, и вот потом нашли его. Нашли, так ведь едва сняли его оттуда с этой скалы! Пол-общества выходили снимать его".

ДЕДУШКИНЫ ЯГОДЫ

В деревне у нас бабка была. Соберет нас, бывало, и начнет рассказывать. О себе рассказывала, будто с ней было.

Собрались они за ягодами в лес с девками. Только зашли за деревья, к ним старичок и вышел с большущей бородой и зовет к себе. А девки все ему говорят:

— А мы боимся, дедушка!

— А я не дедушка, я молодой.

А одна — Кланькой ее звали — засмеялась и к нему:

— А я не боюсь тебя.

Взял Кланьку за руку и пошел с ней, а девки все за ними. А он им говорит:

— Вы идите своей дорогой, не ходите за нами.

— Ага, а Кланьку уведешь!

— Ну ладно, вы сами отстанете.

Идут дальше. Старик с Кланькой легко идут, а у нас грязь какая-то к ногам прилипает, а он пройдет и Кланьку ведет сухой ногой. Зашли к скалам. Он сказал:

— Садитесь, а то пристали.

И повел дальше ее одну. Потом пришел и говорит нам:

— Вот видите