Уорсли каждый день проводил долгие часы на морозе, на вершине небольшого айсберга, озабоченно глядя на запад, в надежде увидеть землю, и 26 февраля он заметил что-то, что можно было бы принять за гору Хаддингтон, оказавшуюся в совершенно неожиданном месте.

Все хотели в это верить, но мало кто действительно мог. Самым недоверчивым оказался Макниш. «Шкипер сказал, что видел ее, — писал он. — Но мы знаем, что он врет». Уорсли выдавал желаемое за действительное. Гора Хаддингтон на острове Джеймса Росса находилась более чем в ста десяти милях к западу от их нынешнего местоположения.

Наступивший 1916 год был високосным, и Шеклтон воспользовался датой 29 февраля как небольшим поводом, чтобы поднять боевой дух команды. Они отметили День холостяка[28]скромным праздничным ужином. Гринстрит писал: «Впервые за долгое время я закончил есть и не почувствовал при этом желания начать сначала».

Тем временем наступил март; и 5 марта Гринстрит писал: «День за днем не происходит почти ничего, что разбавляло бы эту монотонность. Мы прогуливаемся по льдине кругами, но не можем пойти дальше, как если бы находились на острове. Уже почти не осталось никаких новых книг и больше не о чем говорить, все темы полностью исчерпаны… Я давно перестал различать дни недели, кроме разве что воскресенья, когда на обед мы едим печень пингвинов Адели с беконом. Это лучшая еда за всю неделю. Но скоро у нас закончится бекон — и воскресенье перестанет быть особенным днем, сольется с остальными. Льды вокруг выглядят так же, как и четыре-пять месяцев назад, а поскольку температура ночью теперь опускается до нуля и ниже, открытые участки воды покрываются свежим льдом, который недостаточно прочен, чтобы по нему идти. Но шлюпки туда спускать по-прежнему нельзя. По-моему, наши шансы добраться до острова Паулет — один к десяти…»

И действительно, шансы, казалось, уменьшались с каждым днем. Сейчас люди находились ровно в девяносто одной миле от острова. Но он располагался на западо-северо-западе, а они в основном двигались строго на север. Если не произойдет каких-то кардинальных изменений в движении на север, они рисковали просто проплыть мимо земли, но ничего не могли с этим поделать. Оставалось только беспомощно ждать.

Шеклтону, как и остальным, было трудно найти способы скоротать время. Его товарищ по палатке, Джеймс, писал 6 марта: «Босс только что нашел новое применение жиру и сейчас оттирает им рубашки наших карт. Эти игральные карты стали грязными настолько, что на них нельзя ничего разглядеть. Однако жир помогает их очистить. Действительно, тюлень — очень полезный зверь».

Хуже всего бывало в те дни, когда погода портилась. Дел не было, приходилось просто сидеть в палатках. И чтобы внутрь не заносилось много снега, всяческие хождения туда-сюда строго ограничивались. Выходить из палаток могли лишь те, кому «требовалось ответить на зов природы». Как раз такой день был 7 марта: дул сильный юго-западный бриз, и шел обильный снег. Маклин описывал обстановку в палатке номер пять: «…нас тут восемь человек, зажатых, как сардины в банке… Кларк постоянно шмыгает носом, что просто невозможно выносить — это сводит с ума любого, кто остается с ним в палатке. Лис и Уорсли только и делают, что спорят по пустякам, и никто не может их унять. Ночью Лис ужасно храпит, еще храпят Кларк и Блэкборо, но не так сильно… В те моменты, когда Кларк шмыгает мне прямо в ухо, единственное утешение для меня — взять дневник и писать…»

Но вдруг 9 марта они почувствовали волнение: океан дышал, он совершенно явственно вздымался и опускался. На этот раз им не показалось. Такое нельзя было спутать ни с чем. Все это видели, слышали и чувствовали.

Ранним утром послышался странный, ритмичный треск льда. Все вышли из палаток и увидели это зрелище. Куски льда вокруг то раздвигались примерно на четыре — шесть дюймов, то снова смыкались. Большие льдины почти незаметно поднимались — не больше чем на дюйм — и снова медленно опускались.

Люди, сбившись в небольшие группки, восхищенно указывали друг другу пальцами на то, что и так было очевидно: по всей ледяной поверхности ощущалось легкое, какое-то ленивое движение. Некоторые пессимисты решили, что оно могло быть вызвано местными атмосферными условиями, например приливами или отливами. Но Уорсли, достав хронометр, приставил его к краю льдины и замерил интервалы между колебаниями — восемнадцать секунд, слишком мало для приливного эффекта. Теперь не оставалось сомнений — это волнение открытого моря.

Но как далеко находилась открытая вода? Этого никто не знал. Джеймс размышлял: «До какой степени далеко может чувствоваться волнение в плотных льдах? Как показывает наш опыт, не очень далеко, но, конечно, мы никогда не делали замеров, чем сейчас можно будет заняться…»

Весь день велись долгие разговоры о том, что происходит, пока Уорсли, скрючившись у края льдины, делал замеры повторявшихся до бесконечности медленных колебаний. К вечеру все согласились с тем, что открытый океан находился примерно в тридцати милях от них. И только Шеклтон чувствовал в этом волнении самую большую угрозу, несравнимую со всем тем, с чем они когда-либо встречались. Тем вечером он записал: «Вера моя не укрепится, пока не образуются разводья».

Он знал, что, пока лед сомкнут, им не спастись, если давление увеличится. Море разобьет и раскрошит любую льдину, на которой они попытаются поставить лагерь. И надо ли говорить, что ни одна шлюпка не сможет отплыть в таких условиях.

Перед сном Шеклтон еще раз осмотрел лагерь. Он хотел убедиться, что палатки и шлюпки стоят не настолько близко друг к другу, чтобы их общий вес мог проломить льдину. Кроме того, оборудование было распределено по всей льдине, а значит, они не могли сразу потерять все в какой-то одной из трещин.

На следующее утро люди вышли из палаток, ожидая, что волнение усилилось — но не увидели ни малейшего движения. Лед оставался, как всегда, плотным. Разочарованию многих членов команды не было предела. Первый реальный признак открытого моря, такая соблазнительная мысль о скором спасении, которого они так долго ждали, — все это промелькнуло перед ними и мгновенно исчезло.

В тот же день Шеклтон приказал устроить небольшую тренировку, чтобы проверить, как быстро в чрезвычайной ситуации можно будет снять шлюпки с саней и загрузить их припасами. Все сделали то, что от них требовалось, но по раздражительности людей можно было судить, насколько повлияла на них такая дикая жизнь. Когда припасы погрузили в шлюпки, все воочию убедились, насколько скудными они были. Загрузка шлюпок уж точно не составляла для них никакой сложности. После тренировки все вернулись в палатки, угрюмые, почти не разговаривая друг с другом.