В ход пошли ломы, дверь затрещала. Ее чуть-чуть отжали от сделанного на века дубового косяка, один из мастеровых пропихнул в образовавшуюся щель узкую пилу. Раздался омерзительный скрип металла о металл, разнесшийся, казалось, на весь квартал. Зеваки на улице не толпились, но без труда можно было разглядеть чуть ли не за каждым окном любопытную физиономию.

Граф, поморщившись, подозвал сыщика и отдал короткое распоряжение. Тот чуть ли не одним прыжком оказался на другой стороне улицы, где мастера, и сами, похоже, обескураженные первой попыткой, прекратили пилить и задумчиво почесывали в затылках.

Пилу убрали, взялись за ломы и принялись снимать дверь с петель, что производило гораздо меньше шума. Едва вход оказался свободен, граф с остальными бросился туда и громко распорядился:

— Никому не входить!

Двое сыщиков с непроницаемыми лицами, расставив ноги, тут же загородили проход. Господин Кунце, притворяясь, будто распоряжение к нему не относится, попытался было проскользнуть внутрь вслед за троицей, но граф бросил на него столь ледяной взгляд, что трактирщик стушевался и смирнехонько отступил.

Они оказались в небольшой прихожей, откуда круто уходила вверх узкая лестница, на которой в старые времена один решительный человек со шпагой мог бы довольно долго сдерживать целую ораву нападающих. За лестницей, в глубине прихожей, виднелась низкая дверца, ведущая, вероятнее всего, на кухню.

Граф направился прямо к лестнице, остальным волей-неволей пришлось последовать за ним. Он решительно поднялся на третий этаж, потянул единственную обнаружившуюся там дверь. Она поддалась с тягучим скрипом — петли давно никто не смазывал.

Маленькую квартиру можно было и не осматривать, вообще не было нужды входить — в прихожей толстый слой пыли покрывал и пол, и тяжелую старомодную мебель, с первого взгляда становилось ясно, что вот уже несколько месяцев, как сюда не ступала нога живого существа. Даже мышь, окажись она здесь, оставила бы четко различимые следы.

Они спустились этажом ниже, открыли дверь — и столкнулись с той же самой картиной. Пыль покрывала пол и мебель, фестонами повисла в углах и под потолком.

— Он сюда носа не казал… — сказал барон, отчего-то почти шепотом.

— Ну что же, остался первый этаж… — сказал граф.

Они спустились туда, распахнули невысокую дверь. За ней, как и предполагалось, оказалась просторная кухня с огромным очагом, где на старинный манер без труда можно было запечь целиком барана, а то и теленка. Правда, и здесь они увидели то же самое запустение: многочисленная разнообразная посуда опять-таки потеряла блеск из-за покрывавшего ее толстого слоя пыли. А вот центральная часть кухни была не особенно аккуратно подметена — точнее, кто-то, пользуясь, несомненно, стоявшей в углу метлой, смел пыль и сор в углы. Тот же неизвестный очистил от пыли массивный стол — и посреди него посверкивал в пробивавшихся сквозь пыльное стекло лучах клонившегося к закату солнца огромный хрустальный шар размером с человеческую голову, на резной подставке из черного дерева в виде изогнувшихся китайских драконов.

— Черт возьми! — сказал граф. — Вот оно в чем дело… Вы еще не поняли, господа? Вспомните магические практики с участием девственниц, не имеющие ничего общего с пошлым развратом…

— Ясновидение? — первым догадался Пушкин.

— Именно.

— Ах, вот оно как… — протянул барон, приглядываясь к шару с некоторым уважением. — А я знавал одного кузнеца, так тот девственнице в ладонь чернила наливал, потом ее как-то погружал в сон, и она не только потерянные вещи находила безошибочно, а еще и пророчествовала. Скажу вам по секрету, за эти самые пророчества кузнеца и упекли в соответствующее заведение, а девицу после соответствующего внушения отправили на воспитание в монастырь к сестрам-бернардинкам. Чтобы не смущали незрелые умы всякой чепухой. Знаете, что нес этот мужлан на пару со своей паршивкой? Что нашим королевством будет когда-нибудь править не король, не император и даже не курфюрст, а пехотный ефрейтор. Представляете себе? Он бы еще интендантского капрала приплел! За этакие пророчества и упекли раба божьего, пока три пары кандалов не сносит. Ефрейтор, вы подумайте! К тому же даже не прусский, а вроде бы австрийский…

Терпеливо слушавший его болтовню граф расхаживал по кухне, оглядывая каждый уголок.

— Ну вот, кое-что и проясняется, — сказал он. — Он использовал только кухню, приводил сюда девочку, наверняка погружал в транс, и она что-то видела… Правда, совершенно непонятно, что ему мешало заниматься тем же самым в собственном доме, где его старые слуги привыкли к любым сумасбродствам хозяина и любым научным опытам, какие только можно вообразить и претворить в жизнь… Ага! Видите? Это, должно быть, и есть содержимое того свертка, который видел наш любопытный трактирщик: лом, заступ, кирка… Эге! Идите сюда!

Он произнес это, уже совершенно скрывшись из виду за печью. Барон с Пушкиным бросились туда. Между печкой и стеной оказалось свободное пространство, перегороженное широкими досками. Под ногами похрустывали куски штукатурки, везде лежали длинные лоскуты выцветшей стенной обивки из плотной материи с узором в мавританском стиле — а три центральных доски оказались выломаны и стояли тут же, прислоненные к печке. В темном проеме можно было разглядеть узкий ход с уходившими вниз каменными ступенями.

Все трое молчали, стоя перед проемом, откуда явственно веяло каким-то странным запахом — не то чтобы неприятным или отвратительным, но совершенно не похожим на все прежде знакомое. Пушкину пришло в голову, что это был запах прошлого, трудно распознаваемая смесь вековой пыли, помещения, куда давно не входили люди, забытого места.

Никто не произнес ни слова. Промолчал даже барон, среди чьих достоинств, увы, не числились острота ума и быстрота соображения. Все было предельно ясно: с помощью хрустального шара и девочки Гаррах в полном соответствии с древними практиками узнал нечто, после чего в одиночку совершил абсолютно не приличествующие его положению в обществе и богатству деяния — самолично с помощью нехитрых инструментов пробил стену, открыл ход в подземелье… А что было дальше?

Граф внезапно повернулся и направился назад в прихожую. Пушкин с бароном, растерянно переглянувшись, последовали за ним. Отстранив властным жестом мастеров, уже было собравшихся устанавливать на прежнее место лишившуюся засова дверь, Тарловски поманил околачивавшегося на пределе дозволенности и досягаемости трактирщика, и тот подбежал прямо-таки рысцой.

— Этот дом долго вам принадлежал? — спросил граф деловито.

— Восемнадцать лет, с тех самых пор, как мне его тетушка оставила, упокой, Господи, ее благонравную душу…

— Что вы скажете о подвале?

— Простите, ваше сиятельство?

— В доме был подвал?

— Вот уж ничего подобного! — выпалил Кунце, не задумываясь. — Тетушка дом унаследовала от отца, а тот — от своего отца… Никто в жизни не слышал, чтобы тут был подвал.