— Да, конечно. — Девушка указывает на соседнюю комнатку. — Проходите, пожалуйста.

— Спасибо. — Я вхожу в комнату, оформленную весьма просто, но со вкусом — в очень светлых тонах.

— Желаете чего-нибудь выпить? — спрашивает секретарша. — Чай, кофе, содовая?

— Нет, благодарю.

— Если вдруг захотите, дайте знать.

— Непременно. — Сажусь на диванчик, обтянутый мягкой светло-серой кожей, но на спинку не откидываюсь — слишком напряжена.

Время ползет до того медленно, что, кажется, если придется ждать более минут десяти, я просто не выдержу.

Поделом мне. Впредь буду знать, как, ни в чем не разобравшись, оскорблять и прогонять людей. И хорошо, что перед новой встречей приходится выдерживать суровое испытание…

На столе секретарши звонит телефон. Она отвечает все тем же приятным голосом и пускается что-то объяснять, но я не слышу слов. За приоткрытым окном щебечут птицы. Светло-зеленые стены вокруг меня и летние пейзажи, казалось бы, должны радовать глаз и наводить на мысли о покое и безмятежности, но мне до ужаса неуютно. Сижу, теребя ручку сумки, смотрю в воздух и пытаюсь в который раз продумать, что я скажу и как должна держаться…

— Сара, — звучит из соседней комнаты знакомый голос, и я, хоть и основательно подготовилась к этой встрече, замираю в испуге и волнении. Все заготовленные фразы вмиг выветриваются из головы. — Если меня будут спрашивать, соединяй — я буду у себя.

— Вас ждут, мистер Суитмен, — сообщает Сара, и мне становится страшно.

— Кто?

— Гм… — По-видимому, секретарша указывает на комнату, где сижу я, потому что мгновение спустя Дэниел появляется на пороге.

— Трейси?!

Какое-то время мы смотрим друг на друга совершенно смущенные и растерянные. Взгляни на нас кто-нибудь со стороны, не поверил бы, что я уговариваю богачей покупать картины, а Дэниел — детектив. Профессии у нас такие, что надо иметь в запасе уместные слова и фразы даже для самых неожиданных случаев.

Дэниел зажмуривается, качает головой, порывисто подходит и берет меня за руку.

— Трейси… просто не верится.

Он сжимает мои пальцы и легонько потрясает их. Замечаю, что его глаза слишком ярко блестят, будто от слез, и ловлю себя на том, что и сама едва не плачу. Дэниел тянет на себя мою руку.

— Пойдем ко мне, — исполненным чувств голосом шепчет он.

Кабинет детектива Дэниела Суитмена, как все прочие здешние помещения, не изобилует дорогими и стильными штуковинами, но удобный, светлый и располагает к беседе по душам. Только не меня. Я сейчас будто онемевшая. Сажусь в кресло, но ничего не объясняю, будто явилась лишь для того, чтобы еще раз взглянуть на него.

Он присаживается на край стола напротив меня и обводит мое лицо пытливым взглядом, словно пытаясь прочесть по нему, как я жила все эти дни. Представляю, что бы я чувствовала, если бы примчалась к нему вчера с опухшей вымазанной физиономией, и еще раз мысленно благодарю Брэда.

— Что-нибудь случилось? — спрашивает Дэниел?

— Случилось? — переспрашиваю я, не узнавая собственного голоса. Он звучит хрипловато и глухо.

— Почему ты здесь?

— Я… — На миг воображаю, что ему не слишком-то приятно видеть меня, точнее что он переборол себя и уже вычеркнул нас с Лаурой из своей жизни, и снова теряю дар речи.

Дэниел хмурится.

— Что-нибудь с Лаурой?

Качаю головой.

— Скажи единственное: у вас какие-то проблемы? — настойчиво, уже без растерянности спрашивает он.

— Нет, — тихо-тихо отвечаю я.

Дэниел с облегчением вздыхает, садится передо мной на корточки и берет мои руки.

— Слава богу. — Он вопросительно смотрит мне в глаза. — Что же тогда… привело тебя сюда?

Казалось бы, что может быть проще? Возьми и все объясни, хотя бы в двух словах. Но я моргаю и не в состоянии открыть рта. Дэниел наклоняет голову и прижимается лицом к моим рукам.

— Если бы ты не пришла, я сам позвонил бы тебе, — шепчет он, и я чувствую на своих пальцах его горячее дыхание. — Через несколько дней. В день твоего рождения…

Чувствую, что сейчас расплачусь, и держусь из последних сил. Сама я никогда не говорила ему, какого числа у меня день рождения. Он помнит, помнит все…

— Знаю, для тебя этот день один из самых страшных…

В приступе отчаяния, смешанного с благодарностью, любовью и целым букетом противоречивых чувств, запускаю руки в волосы Дэниела, отчего он резко умолкает, беру его за голову, поднимаю ее и смотрю ему прямо в глаза.

— Для тебя ведь тоже… — бормочу я, хоть губы и кривятся от желания плакать. Сколько же во мне этих чертовых слез? Неужели целое море?

Дэниел смотрит на меня с нежностью, но непонимающе.

— Для тебя этот день был тоже одним из самых чудовищных, — произношу я неожиданно отчетливо и громко. — Теперь я знаю, знаю все…

По лицу Дэниела проходит тень, но в следующее мгновение оно озаряется неким внутренним светом.

— Знаешь? Откуда?

— Ричард прислал мне письмо.

— Что-о?! — Лицо Дэниела вытягивается и бледнеет, словно он увидел перед собой вместо здоровой женщины ее покойного мужа, своего друга.

— Он прислал его накануне, тринадцатого, — поспешно объясняю я.

Рассказываю, как все случилось, то и дело стыдливо опуская глаза. На лице Дэниела играют чувства: подобие раскаяния, хоть каяться ему не в чем, скорбь, удивление… И предельное желание что-нибудь исправить, успокоить боль, приглушить мрачные тона.

— Я виновата перед тобой, — бормочу я, не глядя на него. — И пришла извиниться…

— Тебе не за что извиняться, — говорит Дэниел. — За время, пока мы не виделись, я сто раз пытался поставить себя на твое место и столько же раз приходил к выводу, что поступил бы примерно так же. Виноват я. Надо было выбрать время и поговорить с тобой, не дожидаться дня, когда правда выплывет откуда-нибудь со стороны. Кто-кто, а я должен был знать, что рано или поздно это непременно произойдет. В нашем деле так много зависит от случайностей, которые, если разобраться, вовсе не случайности, а закономерности. Так уж устроена жизнь… — Он глубоко вздыхает и повторяет: — Я сам во всем виноват.

— Нет, — возражаю я. — Тебе тоже было тяжело. Я понимаю. Может, не виноват никто. И наше счастье, что я увидела это письмо.

Дэниел продолжительно смотрит на меня и медленно повторяет:

— Наше счастье. Какие потрясающие слова! Не мое — скудное, убогое, преходящее счастьице, а наше. Счастье на двоих, даже на троих. — Он кивает, улыбается, и на его лбу расправляются глубокие складочки. — Это действительно счастье, не какая-нибудь там подделка.