словами советских классиков, «правосудие продано» (не больше и не меньше, чем все остальное), а в том, что оно неэффективно. Судебная власть архаична, непрофессиональна и зависима. На деле ее не коснулись никакие реформы, а все, что было сделано, не более чем косметический ремонт. Она просто неспособна принять вызов времени. Не говоря уже о том, что она и не хочет его принимать, все более превращаясь в «правоохранительное ведомство».

Значимость системного кризиса права выходит далеко за рамки собственно правовой сферы. Он приобретает судьбоносное значение для всей русской культуры. Когда из ураново-плутониевой массы выдергивают защитные свинцовые стержни, в реакторе начинается цепная ядерная реакция, чреватая техногенной катастрофой. Когда из общества выдергиваются защитные правовые скрепы, в нем развивается цепная реакция насилия, чреватая катастрофой социальной.

Культурный бульон, в котором «вываривается» современная Россия, неоднороден[55]. Это черный ящик: мы знаем приблизительно, что было на входе; мы можем догадываться, что может быть на выходе; но мы с трудом можем представить себе, как именно в этом культурном котле происходит плавка. Вероятно, это выглядит как непрерывный процесс распада и созидания, разложения старых культурных ценностей и формирования новых, конкуренции нестойких образований с более устойчивыми – и так без конца. Насилие является естественной формой самоорганизации этой стихии.

Что мы можем сказать об исходных элементах? С одной стороны, как отмечает Джейн Джекобс, Средневековье отбрасывает старую культуру почти мгновенно, «массовая амнезия» в считанные годы стирает в памяти то, что долгое время было основой жизни[56]. Но, с другой стороны, ничто не появляется ниоткуда. Как справедливо заметила Н. Е. Тихонова, исследуя природу новых капиталов, практически все они созданы за счет ресурсов, которыми их обладатели имели возможность распоряжаться в старое время (неважно, о каком именно ресурсе в данном случае идет речь)[57].

Историю, по Тойнби, делают активные меньшинства. Через них культура являет себя. Советское общество оставило после себя в наследство две культуры – официальную и подпольную. Из этой среды вышли две силы (два «активных социальных меньшинства»), ставшие доминирующими в «начальном средневековье» 90-х годов прошлого века.

Официальная культура была представлена номенклатурной интеллигенцией, которая стремилась легализовать себя в гражданском обществе, преобразовав свое уже имевшееся право фактического распоряжения собственностью в юридическое право частной собственности[58].

Неофициальная культура оказалась представлена криминалом. Он, собственно говоря, стремился к тому же, к легализации своего состояния. О его роли в построении «нового общества» известно меньше, но от этого она не стала менее значительной. Рискну предположить, что и сегодня самые богатые люди России не фигурируют на страницах журнала «Форбс», а те, кто там обозначен, включая самых шумных и скандальных персонажей, далеко не всегда являются бенефициарами приписываемых им капиталов.

Добавьте к этому случайных людей, которых неизбежно поднимает вихрь любой революции, и описание нового правящего класса будет полным. Одновременно произошла универсализация и люмпенизация всех остальных социальных групп. В январе 1991 года в стране мгновенно не стало никаких промежуточных социальных слоев. Возникла двухполюсная система. На одном полюсе были те, у кого был ресурс, поддающийся капитализации. На другом – все остальные, одинаково нищие. Последним была уготована роль исторических свидетелей, оказывать какое-либо влияние на ход событий они не имели возможности. С этой точки начинается процесс «внутренней колонизации», освоения новым правящим меньшинством российского социально-экономического пространства[59]. Освоение происходило стихийно и в полном соответствии с законами социального дарвинизма.

Последствия этой дикой колонизации одной частью русского общества другой его части действительно сопоставимы с эффектом, который производит землетрясение. Внешне жизнь переменилась так сильно, что трудно представить себе, что новый и старый мир продолжают стоять на прежней земле. Но между тем так оно и было – культурные, и социальные, и, в общем-то, даже экономические основы русской жизни практически не переменились.

В перестройку в качестве господствующего класса советского общества вошел номенклатурно-криминальный союз. Он же и вышел из перестройки в качестве господствующего класса русского общества. В СССР основу экономики составляла государственная собственность, которой фактически с оглядкой на государство распоряжались частные лица, принадлежавшие к правящим элитам. В России основу экономики составила частная собственность, фактически контролируемая государством, которой частные лица, составившие новую элиту, распоряжаются все с той же оглядкой на государство. При этом доминирующим культурным архетипом в России продолжает оставаться «советский человек».

Однако политически общество переменилось сильно. Старые институты были заменены новыми, подверстанными под новую жизнь, которая так и не наступила. Россия примерила на себя платье западной демократии, которое ей оказалось не по размеру. Новая политическая форма была скроена под западную версию христианства и под развитую буржуазию и средний класс. Ни того ни другого в России 90-х было не сыскать. Поэтому новая политическая система повисла на России, как пиджак на вешалке. Между политической формой организации общества – с одной стороны, и его культурной и социально-экономической организацией – с другой стороны, не оказалось никакой связи.

Возникло противоречие, которое на три десятилетия предопределило ход российской истории. Политическое движение России существенно опередило ее культурное и социально-экономическое движение. Политическая революция не была поддержана революцией культурной и социальной. Между ними возник колоссальный зазор. Политическая жизнь страны ушла в отрыв и очень быстро потерялась за горизонтом реальности. Общество осталось далеко в обозе «передовой политики». Оно, по сути, лишилось какой бы то ни было политической организации, а значит, лишилось государства.

Российская государственность оказалась главной жертвой игры «на политическое опережение». Старой формы государственной организации не стало в течение нескольких месяцев. Новая форма государственной организации так и не смогла прирасти к социальному телу за тридцать лет. Все это время общество жило с иллюзией о государстве, на деле – предоставленное само себе, варясь в собственных страстях и пороках.

Там, где нет ни права, ни государства, царит хаос. Но и хаос имеет свойство меняться. Здесь мы сталкиваемся с очередным парадоксом. С одной стороны, в «Средневековье» исторического развития не наблюдается, общество остается внешне неподвижным. Но за этой внешней неподвижностью скрываются внутренние изменения, на первый взгляд почти незаметные. Незаметные, может быть, потому, что их масштаб на фоне привычных нам темпов изменений культуры в «исторические эпохи» является мизерным, т. е. отсутствие «макроэволюции» культуры не исключает ее «микроэволюции» даже в замкнутом пространстве Средневековья.

Эта разница темпов обусловлена различием механизмов, приводящих культуру в движение. Развитие сформировавшейся, целостной культуры обеспечивается энергией «направленного действия» сложившихся внутри общества классов и социальных групп. Микроциркуляция эклектичной культуры Средневековья осуществляется за счет энергии «броуновского движения» разобщенных индивидов. Это похоже на детскую игрушку с вибрационным двигателем: внутри что-то страшно щелкает и дрожит, но при этом агрегат еле-еле ползает по полу по одной ему ведомой траектории. Но, присмотревшись внимательней к этой траектории, в ней можно обнаружить скрытую логику.

Сперва мы видим только войну всех против всех, в которой номенклатурно-криминальный клан, как саранча, пожирает вокруг все, что оказывается в поле его зрения. Дикий частный повсеместный произвол определяет все стороны жизни России в конце 80-х – начале 90-х годов прошлого века. Единственная закономерность, которая может проявиться в такой среде, – это пожирание более сильными субъектами более слабых и постепенная концентрация ресурсов, прежде всего материальных, у более ограниченного числа лиц. Здесь уже важны были не только исходные возможности, но и личные качества и удача.

Так или иначе к концу века в России возник конгломерат из крупных частных структур, владеющих львиной долей общественных ресурсов и находящихся в состоянии постоянного конфликта как друг с другом, так и с обществом в целом.