class="p1">Старания старого лекаря, применившего для его излечения все свои знания и умения, не прошли даром, через несколько дней Аш уже смог самостоятельно, без посторонней помощи прогуливаться на свежем воздухе, опираясь на палку. Еще чуть-чуть и он сможет отбросить ее, но пока приходится смиряться с уделом хромца. Жмурясь по привычке от яркого света, эштарот вздохнул полной грудью. Только здесь за долгое время, он почувствовал себя свободным. Здесь, где казалось бы, меньше всего должно думаться об этом, он был свободен. Пусть сейчас они жили в нужде, в постоянном поиске пищи для урчащей от голода утробы, но вместе с тем, теперь он чувствовал ее – жизнь. Бытие в храме действительно было лишено забот о хлебе насущном и беспокойстве о будущем, а учитывая его особое положение в услужении Инанне, он мог рассчитывать на небедную жизнь в дальнейшем и вне храма, и даже может быть с позволения всемилостивейшей богини – обзавестись семьей. Но мысль о том, что это однообразное и бессмысленное для него существование, пройдет всю его последующую жизнь до самой ее кончины, удручала и вводила в тоску. Теперь же, когда вроде бы стоило кричать от отчаяния, от того положения в котором они оказались, он впервые за время проведенное на чужбине, мог вот так просто вздохнуть полной грудью, набрав в легкие воздуха и чувствовать себя счастливым. И ни о чем уже не думается, ничего уже не хочется. Достаток, вера, привязанность, любовь, да и сама жизнь ничто, по сравнению с этим чувством полной свободы. Он знал теперь, каким должно быть, если оно вообще должно быть, существование после смерти. Это не то, о чем твердят богословы или иноверцы и рассказывают старики: там нет бездонных подземелий с ужасными судьями, или цветущих садов с прелестными созданиями; но это и не отсутствие совсем, но только это приятное чувство совершенной безмятежности. Он стоял в ожидании учителя, который о чем-то беседовал с немолодым, но не старым еще человеком. Нога начинала ныть, но он не обращал на то внимание, с любопытством разглядывая собеседника своего учителя, так не похожего на серых и угрюмых местных. Его любопытство не было праздным, абгал говорил, что как только он станет достаточно здоровым, чтобы без опаски совершать долгие странствия, они покинут город. И словно в подтверждение его догадки, учитель рассказывая что-то яркому человеку, махнул в его сторону, а яркий человек с готовностью кивнул головой. Поговорив с ним немного, старик подошел к Ашу.

– А-Аш-Ме-Ди, мальчик мой, послушай меня. – По тому, что он начал говорить, назвав его по имени, Аш понял, что его учителю непросто выдавить из себя, то, что он собирается сказать. – Ты знаешь, я мало кому доверяю. Мало тех, кому я смогу доверить чью-то судьбу, и тем более судьбу близких мне людей…

Он редко называл его по имени, чаще просто – "мальчик мой", или как-то иначе. А вот если звал по имени, называл так, полным именем, и никогда так как называли его другие, ставшим привычным для уха, этим емким, коротким – "Аш".

– И вот этот человек – один из них. – Продолжал между тем старик. – С ним мы знакомы очень давно. Он встретился мне еще безусым юношей: когда я – набравшись мудрости, решил покинуть стены храма в Шуррупаке, где провел цветущую пору, чтобы знания полученные в служении богам, направить на служение людям; а он – бросив чужие стада, решил попытать счастья в бродяжничестве. И поэтому, ему я могу довериться как себе…

– Лишь скитальцы, не подвержены еще общему помутнению, постигшему умы людей земли просвещенных. – Вздохнул он с сожалением.

Аш не понимал к чему все эти слова, но видя виноватое выражения учителя, догадывался, что он хочет сказать что-то не очень хорошее, и чтобы избавить старика от мучительных попыток подобрать слова, внимательно слушал, давая понять, что готов принять любое его решение.

– И я хочу…, чтобы и ты доверился, как я верю.

Страхи Аша оправдались. Он все понял, но из уважения к учителю, продолжал слушать не прерывая, все еще на что-то надеясь.

– Пузур руководит общиной шутейников и игрецов, и у него есть возок с ослами. Повыступав здесь, они отправляются дальше. Им было отказано выступать в городе, а здесь – в окрестностях, много не насобираешь, люди трясутся за каждую бобовую горсть, а воры – так и норовят сами что-нибудь стянуть. И я…

Видя, что старику нелегко, Аш решил закончить это мучение.

– Когда ехать? – Спросил он, как ему показалось слишком резко.

Абгал, с облегчением, что не придется больше ничего объяснять, выпалил:

– Сегодня же.

– Сегодня?? – Чуть не воскликнул от отчаяния, не ожидавший ехать так скоро ученик.

– Да, сегодня. – Ответил ему с сожалением учитель. – Он не хочет ждать ни дня. И распрощаемся мы с тобой прямо сейчас.

И без того будучи в невеселом расположении, Аш совсем пал духом. Заметив это, абгал утешил его:

– Обещаю, как только выполню свою часть уговора, я нагоню вас.

Юноша молчал, не в силах произнести слова. Тогда старик, желая снять возникшую неловкость, предложил обняться на прощанье. Принимая отеческие объятия, приемный сын хотел сказать приемному родителю что-то теплое, но дикий нрав, переданный с воспитанием в духе предков, прохладностью матери и вынужденной нелюдимостью на чужбине, учил встречать радости и невзгоды, не выдавая своих чувств, с лицом каменным и невозмутимым, а поведение нарочито отстраненным. С виду холоден, внутри он разрывался от горечи расставания. Надвинув на глаза сатуш с высокой тульей с полями, чтобы скрыть нахлынувшие чувства, он захромал вслед за скоморохом.

9. Страх и огонь.

Глядя на догорающие головешки, ваятель тяжело вздохнул. Вот он и добился своего, и так мешавший ему соперник повержен. Но отчего не чувствовалось радости облегчения? Отчего не наступало удовлетворения? Казалось, живи и радуйся теперь, но зависть, донимавшая его пока существовала ее причина, не переставала мучить его и после. Наоборот, в груди поселилась какая-то пустота, грызущая изнутри и гнетущая его сильней, чем прежде. Все ради чего он жил последнее время, ради чего расставлял свои сети, вел происки и плел заговоры, вдруг неожиданно в одночасье исчезло. Он понимал теперь, после того как Нанум создал это несносное изваяние, отнявшее его покой от угнетавшей душу зависти, что все что бы он ни делал, чтобы уничтожить своего злейшего врага, странным образом и стало его предназначеньем в этой жизни. Быть может изначально, богами ему было предначертано иное, но с тех пор как он всю свою жизнь посвятил, растрачивая