Скворцов сделал больше, чем мог предположить Батурин: до Ржанска он побывал на станции Россошь и выяснил, что нужный ему Адольф Грюнтер заболел и находится в Ржанске, в госпитале, и тогда Скворцов пробрался в Ржанск и все искал возможности наладить связь с Адольфом Грюнтером, и делать это нужно было осторожно. Последнее время он столько думал об этом неизвестном ему Адольфе Грюнтере, что даже представлял себе, каким он может быть. Молодой человек, и почему-то в штатском, в двубортном пиджаке, с копнистым чубом на низкий лоб; глаза небольшие, явно светлые, но зацепиться в этом лице не за что, дальше фантазия не шла, и Скворцов начинал опять вглядываться в выдуманное им самим лицо человека, с которым ему предстояло установить связь.

С тяжелым чувством ездил Скворцов по городу; ему дали мышастую, коротконогую лошаденку с телегой-ящиком вывозить отбросы от солдатских и офицерских столовых, от немецкого госпиталя далеко за город. С обостренным болезненным любопытством он отмечал перемены в городе. Он останавливался перед знакомыми зданиями и, поправляя для виду упряжь, подробно их рассматривал. На старой ржанской площади Пяти Героев открылась церковь, вокруг нее жались маленькие, юркие старушки, стараясь проскользнуть во врата как можно незаметнее. Над церковью летало множество голубей и галок; Скворцов постоял и тронул лошадь, не обращая внимания на немцев, попадавшихся навстречу. Он лишь изредка поворачивал голову в их сторону и ехал дальше. Иногда он начинал плутать в переулках, повсюду видел напряженные, старавшиеся скрыть испуг, лица; в этих переулках он исчезал на ночь; но уже в следующее утро опять запрягал лошадь и ехал в центр, и зыбкая цепочка почти неощущающихся связей (так, по крайней мере, ему казалось) опять вела его к немецкому госпиталю, где он должен был наконец встретиться с русской нянечкой.

Скворцов набросал целый ящик гнойной ваты, грязных вонючих банок и бинтов и все ходил, подбирал лопатой клочья газет, тряпье, поглядывая вокруг, затем обошел лошадь кругом, подтянул чересседельник, сердито сплюнул, распряг лошадь, привязал ее к телеге и стал хмуро чинить хомут, не глядя на окна госпиталя. Правда, про себя он по-старому называл это здание «школой», теперь же в окнах торчали головы немецких солдат, одинаково бритые и скучающие, среди них было подавляющее большинство молодых.

Неделю назад Скворцов божился, обещая Кузину узнать Адольфа Грюнтера на ощупь с закрытыми глазами; теперь все встречные немцы казались на одно лицо, во всем остальном он чувствовал себя более или менее уверенно, начальник хозяйственного обоза в Ржанске был свой человек и делал свое дело, а Скворцов — свое и теперь, сидя на деревянной скамеечке недалеко от заднего входа в госпиталь, старательно возился с хомутом. Еще здесь где-то в полиции работал Камил Сигильдиев. Им даже нельзя встретиться, вот как бывает. Все-таки нервы взвинчены до предела, и только усилием воли заставляешь себя казаться спокойным и невозмутимым. Будь он в немецкой форме, как вначале предполагалось, все пошло бы значительно легче, он немного знал немецкий язык. С другой стороны, надень он немецкую форму, любой встречный немец укажет на него пальцем и займется проверкой арийского происхождения. Скворцов, равняя гужи, хотел уже подняться, быстро огляделся, нет ли кого поблизости, но только открыл рот. Мимо проходил хорошо знакомый хирург, как говорили, лучший хирург Ржанска, Беспалов. Он шел, как и обычно, в белой шапочке, с торчавшими из-под нее жесткими прямыми волосами, и в белом халате, накинутом сверху на пиджак.

— Черт-те что, — растерянно пробормотал Скворцов, опять оглядываясь и впервые пугаясь: не заметил ли кто его растерянности и смятения. Еще в детстве, когда он упал с дерева и повредил ногу (был перелом кости, и разорвалось какое-то сухожилие), Беспалов сделал ему операцию и спас ногу.

— Виктор Ильич! — негромко сказал Скворцов, решившись, и эти негромкие слова заставили Беспалова вздрогнуть и остановиться. В его глазах Скворцов успел заметить испуг и удивление.

— Виктор Ильич, — повторил Скворцов тише и сразу умолк; лицо у Беспалова передернулось, он вспомнил Скворцова. Уже после начала войны Скворцов был у него на приеме, просил помочь пройти через медицинскую комиссию, хотел попасть в армию, и сейчас Беспалов об этом вспомнил мельком — тогда комиссия работала круглосуточно, сколько прошло через нее людей, и все напрасно.

— Что такое, Володя? — спросил Беспалов. — Что это значит? Почему вы здесь?

— Видите, работаю. Вы же тогда не помогли мне, а теперь приходится приспосабливаться. Есть надо.

— Какая чушь! Все-таки, что у тебя стряслось?

— А почему вы здесь, Виктор Ильич? Я тоже не понимаю. Отойдем куда-нибудь поговорить?

— Нет, Володя, лучшего места для разговора нам не найти. В крайнем случае ты остановил меня спросить средство от поноса, на это большой спрос сейчас… Вот…

И Беспалов, порывшись в карманах халата, вытащил пакетик с порошками и сунул его в руку Скворцова.

— Живу здесь, при госпитале, вот там возле канцелярии — раньше там была каморка школьной сторожихи. Мне трудно ходить, ноги болят очень. Иду к себе, полежу, а то проходу не дают. Солдаты зубоскалят со мной, для них я представляюсь чем-то вроде дрессированной обезьяны. Расспрашивают о жизни при коммунистах. Как-то мне доверили даже майора, у них один из хирургов недавно умер, паралич сердца. Говорят, он много пил, хороший хирург, умелые руки, я ему ассистировал.

Беспалов говорил быстро, проглатывая слова.

— Виктор Ильич!

— Что, Володя? Осуждаешь, а по какому праву?

— Как вы сюда попали?

— Виноваты мои руки. А то меня просто убили бы, как остальных, там, за городом, на Стрелецких пустырях, ведь у меня зять видный партийный работник. Ты знаешь, Володя, мои дочь и внучка остались в городе… Так случилось, ты знаешь, ужасно. Девочку мы назвали Машенькой… Лукавая, умная девочка…

— Виктор Ильич, после всего…

Скворцов не мог закончить, ему показалось слишком жестоким то, что он хотел сказать; на старых-старых деревьях школьного сада, на липах и тополях кричали грачи, у них появилось шумное и прожорливое потомство; Беспалов проследил за его взглядом.

— Володя, — сказал он, — я работаю, я честно работаю. Недавно я делал сложную операцию. Осколок в плевре, чуть-чуть — и конец, сейчас он уже ходит, вон во дворе, видите, их четверо, вон, справа, высокий.

— Простите, Виктор Ильич…

— Недавно он ударил меня, кажется, я поэтому его запомнил, даже фамилию. Эрих Хольт.

— Эрих Хольт?

— Вот видишь. Он мне сказал всего: «Ты, большевистская морда, посторонись, дай дорогу солдату». По крайней мере, я так его понял. Он куда-то шел, и я не успел посторониться… Он из СС. Еще никогда я так не работал, потому что, потому что… Пусть мне не выйти отсюда, но они не трогают мою дочь и внучку, они обещали…

— Не слишком ли дорогая цена?

— Молчите, Володя, — с неожиданной силой сказал Беспалов. — Молчите, вы молоды, меня никогда вам не понять. Что еще у меня осталось в жизни, кроме дочери и внучки? У вас еще все будет, и дети, и внуки, а у меня уже ничего не будет. Как же я могу? Я не могу, Володя, не говорите мне.