— А оперировать их у вас есть…

— Только мои руки, Володя. Ни голова, ни сердце в этом не участвуют.

— Да ведь смерть — лучше! Как вам потом умирать? Виктор Ильич…

— И презирать себя я уже не могу, Володя. Вы правильно делаете, что презираете меня, Володя. Вам жить. В вас надежда нации, а я ее отброс. Самое смешное, каждый считает себя правым. А я не считаю, я только иду своей дорогой. Нет, нет, не подавайте мне руки, не надо, просто я вам посоветовал, что делать, если боли в печени усилятся. Надо пить настой кукурузных рыльцев. — Он строго поглядел в глаза Скворцову. — А дочь с Машенькой еще, может быть, и живы. Теперь все случается.

Беспалов вздрогнул, как от удара, и быстро пошел прочь, и боль в разбитых натруженных ногах отдавалась тупо, привычно, безнадежно.

И Скворцов понял: старик Беспалов просто свихнулся. Он, кажется, знал, что дочь его с внучкой расстреляны, и все равно работал, и боялся поверить и проверить. Но этого Скворцов уже не мог понять. Да, да, кажется, старик Беспалов просто тронулся в уме, и Скворцов подумал, что он тоже тронулся, если из-за этого жалкого старика позволил себе рисковать и нарушать приказ. Иначе почему он сам, в этой нелепой одежде, с липовыми документами, стоит вот здесь в окружении немцев, подбирает всякое дерьмо в телегу и ничего не боится? Правда, чувство полнейшей личной безопасности пришло к нему не сразу, как-то в один момент ему стало все равно, он просто не обращал больше на окружающее внимания и делал свое, нужное дело, вот и все.

В углу школьного сада, как и прежде, стояли семь старых, очень высоких сосен — они недавно проснулись, зелень их приобрела темно-изумрудный живой оттенок; под ними лежал слой в три пальца пожухлой хвои и пахло смолой. Скворцов глубоко вдыхал привычный запах. Нет, он никак не ожидал, чтобы человека могло так раздавить. Он снова и снова возвращался к Беспалову. Пытался из его слов понять причину, и не мог. Услышав негромкий голос у себя за спиной, Скворцов оглянулся — вчерашняя женщина в халате с ведром в руке уже уходила. Подожди, подожди, что она сказала? Ах ты, черт, скажи, напасть. Тихо, тихо, точно. «Будьте осторожней, немедленно уходите. Вечером вас не должно быть в городе. Безобразие!» Он сразу обо всем забыл, присев на корточки, навалился спиной на ствол, будто завязывал ботинок, поднялся, отряхнул от хвои пиджак, взял лопату, подхватил ею пустую консервную банку и пошел к телеге, навстречу двум немцам, у одного был толсто забинтован глаз. Скворцов даже не мог предположить, что один из них, откормленный, высокий, в эмблемах и погонах войск СС — и есть Адольф Грюнтер, ради которого он облазил всю станцию Россошь и сейчас торчал здесь в Ржанске; он встретил его взгляд: холодные, безразличные глаза. Скворцов посторонился, и тот, с забинтованным глазом, спросил у Грюнтера:

— Что еще за обезьяна?

— Черт его знает, мусор вывозит. Первый раз вижу.

— Проклятое отребье, — выругался второй. — У них нахальство на роже написано.

— Какое тебе дело до его рожи? Лишь бы он хорошо делал свое, кому-то надо убирать мусор.

— Дать бы ему по шее разок!

— Не будь я насвежо заштопан, я бы непременно это сделал. Может, ты его догонишь?

— Сплошной идиотизм, здесь в госпитале полно жидов и коммунистов. Где же наши врачи? Я все время боюсь, что меня отравят.

— Ну, это ты напрасно. Не такая ты важная птица, — сказал Адольф Грюнтер, смеясь. — Здесь один русский, да и то насквозь перепуганный. Говорят, знаменитый хирург, во всяком случае, гнойный аппендицит вырезал мне он блестяще, я чувствую себя превосходно.

— Посмотришь, он тебе какую-нибудь пакость еще подстроит. Может, он тебе гранату в брюхе зашил. Доверять русским! Я бы никогда не доверил себя русскому!

Смеясь, они все говорили, что надо бы пристукнуть заодно и русского хирурга, и у Адольфа Грюнтера зло блестели холодные зеленые глаза. Такими они у него были всегда; правда, он что-то много курил сегодня, он сам заметил и выбросил начатую пачку. Скоро выписка, через неделю он возвратится в свою часть, на станцию Россошь, и опять пойдут бесконечные, ночные дежурства, лошадиные россказни Иоганна Шлиммера о своей жене, надоевшая, пропахшая жирной посудой, столовая, но уже не будет неизвестности и бесконечного ожидания, а начнется настоящая работа.

30

За два дня до выписки Адольф Грюнтер стал выходить в город и часами бродил по улицам; старый город церквей, монастырей, купеческих и дворянских особняков западал в душу незатейливым ароматом чужого уклада, быта, культуры; на одной из окраин на берегу неширокой реки был даже свой кремль; говорили, точный слепок с Московского, и стены такие, и расположение башен, в его стенах чернел полуразрушенный монастырь с обветшавшей колокольней; к ней сделали дощатые лестницы, и там на самом верхнем пролете, где раньше висели колокола, теперь дежурили полицейские.

Адольф Грюнтер ходил по городу независимо, пехотных, артиллерийских офицеров приветствовал небрежно, нехотя. У него уже была нашивка за ранение, да и потом, эмблемы и значки СС все-таки кое-что значили, вызывали косые взгляды. Втайне фронтовики считали охранные части СС второсортным сбродом, не одобряли их привилегированного положения, редко кто понимал службу в тылах на Восточном фронте, что такое неделями подряд выстаивать ночи где-нибудь в глухом местечке, вроде этой проклятой станции Россошь.

Адольфа Грюнтера из охранного батальона СС начинал остро интересовать русский город с трудным варварским названием — Ржанск, и потом он находился достаточно далеко от фронта, здесь уже наладилось какое-то подобие мирной жизни. Работали кинотеатры и комиссионные магазины, открылся офицерский ресторан «Золотая Ржана», были солдатские кафе, и особенно славился пивной бар фрау Марии Вихерн «Ариец» со свежим пивом и сосисками; Мария Вихерн была дамой предприимчивой и решительной, одной из первых немецких коммерсанток, она смело шагала за наступающей армией и снискала уважение не только оккупационных властей Ржанска, но и фронтовиков.

Говорили, что фрау Вихерн лично знакома с министром Розенбергом, и поэтому ей отдали в бессрочную аренду один из пивоваренных ржанских заводов; она привезла с собой из рейха своего управляющего и рецепты пива, и от клиентов не было отбоя.

Впрочем, никого не интересовало, как именно фрау Вихерн обделывает свои дела, главное, ее бар «Ариец» был всегда полон, его вспоминали потом и на передовой, и в госпиталях; заведение фрау Вихерн олицетворяло собой частицу Великой Германии, продвижение немецкой культуры на Восток. Здесь господствовала истинно арийская чистота и высокое понимание воинского долга, бар обслуживали несколько вышколенных светлокожих, светловолосых русских гретхен в коротких широких юбочках и наколках, с пухлыми коленками; фрау Вихерн в свободное время учила их необходимым немецким словам и песенкам и советовала не обращать внимания на тяжеловесные солдатские шутки и шлепки, потому что нет долга почетнее и священнее на земле: обслуживать доблестных солдат рейха выпадает счастье не каждому, ведь есть еще и тяжелые работы на заводах, на фермах, в концентрационных лагерях.