Во время симпозиумов Эмманюэль Арфанг спускался по лестнице аудитории, глядя строго перед собой, но в итоге не выдерживал и всегда перепрыгивал через последнюю ступеньку, подчиняясь очередному порыву; до кафедры он добирался уже атлетическими прыжками; врач всегда держал в руке листы бумаги, но никогда не заглядывал в написанное; свой доклад он начинал, даже не здороваясь с присутствующими, предпочитал короткие, сухие вступления, резкие атаки, способ идти непосредственно к цели, не обращая внимания на средства; он никогда не скрывал своей знаменитой фамилии, словно каждый в зале должен был знать, кто он такой; каждый должен был знать Арфанга, сына Арфанга, внука Арфанга, — несомненно, ещё один способ заинтересовать аудиторию, всегда склонную задрёмывать на лекции во второй половине дня, несколько разомлевшую после вкусного обеда, который подавали в близлежащем ресторане, арендованном по случаю симпозиума: импровизированная столовая, графины с красным вином выстроились на бумажной скатерти, всегда одно и то же крепкое и недорогое корбьерское вино, так хорошо подходящее к кровоточащему мясу; но стоило Арфангу открыть рот, как зал выходил из пищеварительного оцепенения и каждый вспоминал, глядя на этого худощавого, атлетически сложенного докладчика, что он к тому же ещё и первоклассный спортсмен, отличный велосипедист, гонщик, во время самых разных соревнований не раз надевавший цвета своего госпиталя; один из тех, кто способен воскресным утром проехать двести километров, причём не важно, назначено ли на этот день дежурство; один из тех, кто ради спорта готов встать ни свет ни заря, даже если он не выспался, не смог заняться с женой любовью, поиграть с детьми или просто поваляться в постели, понежиться в ванне с пеной, вдохнуть аромат поджаристого тоста, особенно желанного таким утром; но при этом многие мечтали уподобиться Арфангу, стать похожим на него, заручиться его странной дружбой, за которую готовы были заплатить самую высокую цену, «работать локтями» — лишь бы быть замеченными, выбранными, «назначенными» Арфангом, вот отличный термин, потому что Арфанг порой внезапно замечал присутствие постороннего, тыкал в него указательным пальцем, склонял голову набок, словно оценивал физическую форму собеседника, и пытался разглядеть в нём достойного соперника; тогда лицо врача озарялось загадочной улыбкой, и он вопрошал: а вы любите велосипедный спорт?

Крутить педали рядом с Арфангом, ехать с ним несколько часов, колесо к колесу, — ради этого стоило наплевать на взбешённых супруг, осознававших, что им придётся провести в одиночестве всю первую половину воскресенья, придётся самим заниматься детишками; счастливчики мирились с насмешливо-злыми замечаниями: не беспокойся, любимый, я знаю, что ты жертвуешь собой ради семьи; готовы были терпеть упрёки женщин: ты думаешь только о себе; обидные фразы, пренебрежительные взгляды, которыми дамы окидывали солидные животики благоверных: не валяй дурака, ты заработаешь инфаркт; готовы были возвращаться домой багровыми, разбитыми: ноги гудели, не желая больше поддерживать тело, мышцы болели; такие счастливчики мечтали только о расслабляющей ванне, но способны были добраться лишь до первого дивана, который оказывался у них на пути, или до постели, заслуженная сиеста; они заслуживали право на отдых — и это, естественно, вызывало очередную волну гнева: жёны опять затягивали песню об эгоизме мужчин, смеясь над их дебильными амбициями, страстью к подчинению, боязнью старости, воздевали руки к небесам и громко разглагольствовали или упирали руки в бока, отводя локти и выпячивая живот, и закатывали скандал, итальянская комедия; счастливчики готовы были, чуть отдышавшись, подползти к компьютерам, чтобы срочно купить на специальном сайте замшевую ткань для протирки велосипеда, особое трико и всё необходимое оборудование, а в итоге даже находили в себе силы заорать: да заткнись ты, обращаясь к ворчащей особе в другом конце квартиры, что вызывало ливень слёз; но самое любопытное заключалось в том, что не находилось ни одной женщины, которая захотела бы поддержать начинание мужа; ни одной карьеристки или просто покорной, нежной жены, которая приветствовала бы желание мужа усесться верхом на велосипед, щегольнуть своей ловкостью и выносливостью, нет, ни одной одураченной дамы; и когда жёны, плачась, беседовали друг с другом, обсуждая тайные мечты мужчин, случалось, что они цитировали комедию Аристофана «Лисистрата» и даже предлагали устроить «сексуальную забастовку», чтобы мужчины наконец отказались от своего раболепного притворства; иногда жёны умирали со смеху, подробно расписывая подругам своего ненаглядного, полностью разбитого после велозаезда: в конечном счёте всё это так странно, зачем они участвуют в этих заездах? если бы это доставляло им хоть капельку удовольствия, если бы не так сильно выматывало, союзники и противники, любимцы и конкуренты; и ни одна женщина не вставала в шесть утра приготовить чашку кофе и любящей рукой протянуть её мужу — нет: все они оставались в кроватях, свернувшись под одеялами, растрёпанные, тёплые и стонущие.

В последний раз, когда Марта Каррар слышала выступление Арфанга, он представил публике блистательный доклад о некоторых особенностях использования циклоспорина для предотвращения отторжения трансплантата: препарат произвёл революцию в методике пересадки органов и тканей ещё в начале восьмидесятых; изложив за двенадцать минут всю историю этого иммунодепрессанта,[100]он провёл рукой по волосам, откинув со лба знаменитую белую прядь, перо полярной совы, избавлявшую его от необходимости доказывать своё родство с прославленным семейством, и коротко поинтересовался: вопросы? Посчитал в уме: один, два, три — и завершил свою речь упоминанием о пересадке сердца, назвав её морально устаревшей, ибо наконец пробил час обратить внимание на искусственные сердца, на это чудо техники, изобретённое и собранное во французской лаборатории; Бельгия, Польша, Словения и Саудовская Аравия уже возжелали провести первые испытания. Биопротез весом девятьсот грамм — двадцать лет над ним трудился французский хирург с международным именем — будет подсажен пациентам-волонтёрам с острой сердечной недостаточностью. Последние слова медика озадачили аудиторию; по залу прокатился глухой шум, разбудивший задремавших: сама мысль об использовании кардиопротеза лишала сердце его символической мощи; большая часть голов склонились к блокнотам; собравшиеся стенографировали слова Арфанга; и всё же нашлись некоторые, смущённо пожимавшие плечами, словно противореча докладчику и не желая соглашаться с услышанным; считанные же слушатели засунули руки под полы пиджаков, под рубашки, приподняли галстуки и поднесли ладони прямо к сердцам, чтобы почувствовать, как они бьются.

Мяч в игре; дружный крик сотряс стадион и превратился в непрерывный шум, который время от времени усиливался: точная передача, обводка, финт, жёсткое столкновение, удар — гол. Марта разрешила себе откинуться на спинку стула: донорские органы распределены, маршрут намечен, рабочие группы созданы, — всё идёт как по маслу. И Ремиж контролирует ситуацию. Только бы не возникло никаких неожиданностей во время операции по изъятию, подумала она, только бы не обнаружилось никаких дефектов органов, не выявленных ни анализами, ни УЗИ, которых нельзя было даже заподозрить. Она выкурила крошечный окурок, запила его слабоалкогольным пивом и заела большим чизбургером с соусом барбекю; потом она долго жевала жвачку — до тех пор, пока в ней не осталось ни одного атома никотина, воспоминание о вкусе, о запахе, — и подумала о ночном охраннике, который должен был смотреть матч, склонившись к экрану планшета; подумала о его пачке «Мальборо лайт», лежащей прямо под рукой.