Знаете, есть такая песня, мне она больше нравится в обработке "Апокалиптики".

Вот именно этого я и не мог — бороться. Чтобы бороться, нужно посмотреть правде в глаза, нужно признаться самому себе — вот в какое глубокое дерьмо ты вляпался, Джек. Наверное психолог лучше смог бы это объяснить — научными словами, навесив красивые ярлыки. Я же могу только сказать, как размышлял тогда.

В то время я не только сомневался в глубине дерьма, но и вообще в том, дерьмо ли это. Может, это просто теплая питательная среда? А то, что воняет, так это новый стойкий мужской аромат. Короче, сидел в говне по самое не могу, как птичка в бородатом анекдоте, и не чирикал.

Себастиан мозги мне затрахал, конечно, это верно. Так что многие из тогдашних моих мыслей вовсе и не были моими. Например, он внушил мне, что, если у меня встал, пока он меня щупал, то значит, мне все нравится, и я этого сам хочу. Еще этот скот мне навешал, что раз он в меня свой член не совал, то и изнасилования не было. Его послушать, так выходило, что у нас — легкие эротические игры с обоюдного согласия сторон. Сексшкола, блин, как по телеку показывали, только для несовершеннолетних. А то, что он меня лупил, — так это тоже просто часть игры. Тебе же это нравится, Джек? Тебе нравится, когда папочка тебя наказывает, когда ты непослушный?

Вот пишу это сейчас, и сам чуть не блюю. А тогда как-то притерпелся, притупилось все, вроде как надел на все тело здоровенную варежку для гриля — хватаешься за горячее, а не больно. Только и хорошего уже не чувствуешь, будто весь в вате. И когда других задеваешь — пофиг. Потому что шкура вроде целая, а изнутри выгораешь. Ходишь, как мумия, а мозги и сердце в кувшине, а кувшин… Ну, не в пирамиде, так в башне, под замком. И ключ у Счастливчика Себастиана. Вот такая вот страшная сказка.

Но это я уже вперед забежал. А на тот момент я только еще привыкал жить двойной жизнью. Днем — Джек, слушающий "Апокалиптику", "Кар Парк Норд" и "Нефью", пытающийся подражать би-боям, выделывающий фортеля на маунтинбайке. Ночью — Джек с башни, игрушка для папочкиных фантазий. Наверное, это именно башня делала все выносимым. Страшное происходило там и днем оставалось запертым за ее толстыми, звуконепроницаемыми стенами. Как монстр из-под кровати, которого посадили на цепь. Монстр, которого по ночам кормили моим телом. Знаете эту песню: "Я дружу с монстром из-под кровати и с голосами у себя в голове. Думаете, я спятил? Да нет, все путем".

Дни я тратил на то, чтобы зализывать раны. Получалось это лучше всего, когда я заставлял свои мышцы работать, а башку заполнял чем угодно, кроме мыслей. И обычно это была музыка. С утра брал велик, укатывал далеко в лес, находил там укромное местечко поровней. Врубал какой-нибудь фанковый микс на мобиле и отрабатывал движуху. В интернете нарыл кое-какие сайты с неплохими видео-уроками и записями баттлов, и довольно быстро понял, что несмотря на все мои понтовые фишки, для класса мне не хватает хорошей базы. Раньше я никогда не занимался брейком серьезно — так, дрыгался там чего-то, когда зависал с пацанами, больше за компанию, чем для себя. Сделал крутой мув — почет тебе и уважуха. Слабо — не слабо. Шею не сломал, и ладно. Вот как-то так.

А теперь меня захватило. Я гонял себя до полного изнеможения, до дрожи мышц и кругов перед глазами, и оставался недоволен. Мне не хватало выносливости, растяжка была не очень, да и пресс хотелось бы подкачать. Вот я все этим и занимался, когда меня никто не видел. Вообще я стал шугаться от людей. Все больше соседей возвращалось из отпусков, в садах вокруг вилл появлялись признаки жизни в виде дымков от барбекью, сушащегося белья, детских воплей и перелетающих через изгородь футбольных мячей. Я сбегал от всего этого, когда только мог, а если натыкался на собачников или бегунов, не здоровался и мрачно смотрел себе под ноги.

Хотелось мне видеть тогда по-настоящему только одного человека. Лэрке. Мне, как всегда, хотелось невозможного. Достать Луну с неба. Поцеловать девчонку, которая хочет умереть. Расколдовать зачарованную принцессу из белого замка. Снять проклятие древних костей. Когда становилось совсем невмоготу, хоть волком вой, я прятал велик в кустах и лез на дерево напротив ее окна. Если мне везло — она была в своей комнате, обычно за пианино. Тогда я забывал обо всем. Я слушал, как поет ее душа — жаворонок в золотой в клетке, тоскующий по свободе. "Клетки и сигнализации хранят нас от вреда. Я буду твоим охранником, я буду на страже тебя". Это не я сочинил, если что. Это из "Конца связи".

Однажды, когда я обсиживал мой сук, предки Лэрке разорались так, что стало слышно даже сквозь музыку. Не знаю, чего там они не поделили, ясно было только, что женщина пилит мужика за что-то, нудно и муторно, а он огрызается — сначала предостерегающе рокоча, а потом срываясь на истеричные вопли. Сначала Лэрке пыталась играть громче, потом бросила ноты, и начала другую вещь — отчаянную и яростную. Ее руки метались над клавишами, как сорванные листья в грозу, все тело содрогалось от ударов, в которые она вкладывала свою злость. В тот момент мне очень захотелось оказаться рядом, прижать ее к себе, утешить, пообещать, что все будет хорошо. Но что я мог? Только прятаться на дереве и плакать вместе с ней. Так, чтобы никто не видел и не слышал.

В следующий раз, когда я залез на свой наблюдательный пункт, окно было закрыто. Наверное потому, что в тот день похолодало. Голубая штора закрывала обзор так, что я видел только ту часть комнаты, где стояла кровать — девчачья, беленькая, с завитушками, розовым покрывалом и подушками-сердечками.

Ждал я долго. Задрыг и уже хотел слезать, когда дверь распахнулась, хлопнув о стену. Лэрке влетела внутрь, развеваясь юбкой и волосами, исчезла за занавеской. Музыка грянула, слышная даже через закрытое окно. Под стать ее настроению и погоде — ветреная, холодная, предвещающая дождь. Но на этом шоу не закончилось. Дверь распахивается — дубль два. В комнату заваливается мамаша — все такая же костлявая, но на этот раз намазанная и в платье — явно намылилась куда-то. Красный рот открывается, что-то орет. Лэрке играет дальше. Мамаша размахивает руками, как в мексиканском сериале, и тоже скрывается за занавеской. Я вцепился ногтями в кору. Слышу — орут уже в два голоса, но ничего не вижу. Бац! Стекло дрожит, так грохнула крышка пианино. Лэрке выпрыгивает на сцену, скок на кровать и давай метать в маман подушки. Мля, не хотел бы я оказаться на месте ее родительницы!

Та появляется, отбиваясь руками, и включает сирену. Из глубин дома отзывается басовитый папашка. Ох, Лэрке, по ходу, тебе звездец. Девчонка, видно, это просекла. Соскочила с кровати и в дверь. Мамашка за ней. Я сижу на суку, не отсвечиваю. Теперь дверь хлопает уже внизу. В просвет между листьями вижу, как Лэрке проносится через сад, хлопает калиткой и жарит в сторону озера, только белые подошвы кед мелькают. Я переждал чутка, и правильно сделал. Смотрю, папашка ее выполз. Солидный такой, пузатенький, с лысиной. Походил-походил перед дверью, покричал дочку, но без энтузиазма. Тут капать начало, он скис и вернулся в дом.