Хотя, конечно, мы имеем возможность кое-что рассказать по этой теме, но пусть вас не смущает обилие цитат в тексте: часто ведь бывает так, что в «открытую печать» попадает один-единственный фрагмент рассекреченного документа или чье-то одно свидетельство, а далее все пишущие тем или иным образом препарируют, трансформируют или пересказывают тот же материал. Да, можно и нам переставлять абзацы, менять слова на синонимы и «доливать воды», подавая это затем как собственный оригинальный текст, но писательский опыт подсказывает, что подготовленный читатель очень быстро понимает, откуда «содран» тот или иной раскавыченный фрагмент. А потому гораздо проще и приятнее подойти к первоисточнику как можно ближе и просто на него сослаться…

Ну а теперь попытаемся по имеющимся фрагментам составить картину — пусть и мозаичную — пребывания советского разведчика Виктора Александровича Лягина в Соединенных Штатах Америки. До нас ведь все равно никто этого не сделал: по вполне понятным причинам, период его длительной заграничной командировки обычно обходился молчанием. Вот, например, что сказано в известной нам книге «Право на бессмертие»: «Много месяцев перед войной Виктор Лягин с женой Зиной находились в служебной командировке».

И всё!

Последующие источники ненамного красноречивее — в очерках «Истории российской внешней разведки» «американскому периоду» жизни Виктора Лягина посвящено три с половиной строки (впрочем, в них входит и предыстория направления на эту работу): «Уже через год Лягин расценивается как опытный работник и в июле 1939 года направляется в долгосрочную командировку в США. После двух лет напряженной работы в резидентуре, перед самой войной, Виктор Александрович возвратился в Москву».

Всё остальное — что в первом варианте, что во втором — читатель может спокойно себе домысливать…

Ну а мы сейчас можем приоткрыть первую тайну: в служебную командировку в Соединенные Штаты Америки Виктор Лягин был направлен в качестве заместителя резидента по научно-технической разведке НКВД в Сан-Франциско.

Рассказывая об этом периоде жизни нашего героя, мы ничего не собираемся придумывать, а вот кое-что реконструировать все-таки придется. Начнем с самого начала — с дороги «туда». Как известно, в ту пору, когда еще нельзя было приехать в аэропорт Домодедово и через 16 часов 35 минут оказаться в аэропорту города Сан-Франциско, до Соединенных Штатов приходилось добираться двумя основными путями: либо через Европу и Атлантику, либо, проехав на поезде через весь СССР, идти на пароходе через Тихий океан. Этот второй путь приводит прямо в Сан-Франциско, но вот только советские пассажирские пароходы туда не ходили, да и плыть нужно было мимо весьма враждебной Японии (в июле — августе 1938 года советские и японские войска дрались у озера Хасан, а с мая 1939 года бои шли на реке Халхин-Гол).

В своей книге воспоминаний «За океаном и на острове»[39] Александр Феклисов описал, как в начале 1941 года он ровно 40 суток — с недельной остановкой в Японии, где контрразведка проявляла к каждому советскому гражданину огромнейший интерес, — добирался от Москвы до Нью-Йорка. Завершая рассказ об этом весьма и весьма утомительном путешествии, Александр Семенович вспоминал, что к концу его он «уже почти перестал смотреть по сторонам и удивляться увиденному». Это ж как надо было допечь советского человека, в первый раз выехавшего «за бугор»!

Так что, пока не разгорелась Вторая мировая война, до начала которой оставалось совсем мало времени, инженер Корнев (под этой фамилией Виктору Лягину отныне суждено было жить и умереть) с супругой явно выезжал через Европу. Каким именно маршрутом? На этот вопрос разведки отвечать не очень любят. Йзвестно, что они шли через Атлантический океан пароходом. Можно даже приблизительно предположить, как:

«За другим столиком два человека играли в шахматы, поминутно поправляя съезжающие с доски фигуры. Еще двое, упершись ладонями в подбородки, следили за игрой. Ну кто еще, кроме советских людей, станет в штормовую погоду разыгрывать отказанный ферзевой гамбит! Так оно и было. Симпатичные Ботвинники оказались советскими инженерами».

Ну что ж, в шахматы Лягин играть умел и любил, так что вполне возможно…

А сценку эту описали в своей знаменитой тогда «Одноэтажной Америке» известнейшие советские писатели Илья Ильф и Евгений Петров, подарившие нам «великого комбинатора» Остапа Бендера. В США они ездили несколько раньше, нежели наш герой, и нет никакого сомнения, что Виктор — как мы знаем, любитель литературы — проштудировал их сочинение про страну своего будущего пребывания. Прежде всего, книга прекрасная, а потом — ну где еще найдешь подобную эксклюзивную, говоря современным языком, информацию о повседневной американской жизни?

Вот так они и шли (нет смысла описывать красоты путешествия, которых мы не видели и к тому же не знаем, насколько их видел наш герой, который вполне мог просидеть весь рейс в каюте, изучая какие-то документы и материалы, и даже не выходил играть в любимые им шахматы), пока впереди не показался огромный город — конечная цель путешествия.

«Над океаном и землею висел туман, густо смешанный с дымом, мелкий дождь лениво падал на темные здания города и мутную воду рейда. Массивная фигура бронзовой женщины покрыта с ног до головы зеленой окисью. Холодное лицо слепо смотрит сквозь туман в пустыню океана, точно бронза ждет солнца, чтобы оно оживило ее мертвые глаза. Под ногами Свободы — мало земли, она кажется поднявшейся из океана, пьедестал ее — как застывшие волны. Ее рука, высоко поднятая над океаном и мачтами судов, придает позе гордое величие и красоту. Кажется — вот факел в крепко сжатых пальцах ярко вспыхнет, разгонит серый дым и щедро обольет всё кругом горячим, радостным светом.

А кругом ничтожного куска земли, на котором она стоит, скользят по воде океана, как допотопные чудовища, огромные железные суда, мелькают, точно голодные хищники, маленькие катера. Ревут сирены, подобно голосам сказочных гигантов, раздаются сердитые свистки, гремят цепи якорей, сурово плещут волны океана.

Все вокруг бежит, стремится, вздрагивает напряженно. Винты и колеса пароходов торопливо бьют воду — она покрыта желтой пеной, изрезана морщинами. Медленно ползет судно среди толпы других судов… Люди стоят у борта и безмолвно смотрят в туман.

А в нем рождается, растет нечто непостижимо огромное, полное гулкого ропота, оно дышит навстречу людям тяжелым, пахучим дыханием, и в шуме его слышно что-то грозное, жадное. „

Это — город, это — Нью-Йорк».

Таким, несколько ранее, увидел Нью-Йорк Максим Горький. То, что Виктор читал эти строки, и не раз, мы можем гарантировать. А вот — другая «картинка» встречи с Нью-Йорком, запечатленная сдвоенным талантом Ильфа и Петрова:

«На пятый день пути палубы парохода покрылись чемоданами и сундуками, выгруженными из кают. Пассажиры перешли на правый борт и, придерживая руками шляпы, жадно всматривались в горизонт. Берега еще не было видно, а нью-йоркские небоскребы уже подымались прямо из воды, как спокойные столбы дыма. Это поразительный контраст — после пустоты океана вдруг сразу самый большой город в мире. В солнечном дыму смутно блестели стальные грани стадвухэтажного “Импайр Стейтс Бил-динг”… Слева по борту обозначалась небольшая зеленая статуя Свободы. Потом она почему-то оказалась справа. Нас поворачивали, и город поворачивался вокруг нас, показываясь нам то одной, то другой стороной. Наконец, он стал на свое место, невозможно большой, гремящий, еще совсем непонятный».