Утром, за полчаса до открытия ближайшей публичной библиотеки Дороти пошла просмотреть газетные объявления о найме. Перед подъездом уже слонялось десятка два невнятных потертых личностей, с каждой минутой их прибавлялось, к открытию набралось не менее шестидесяти. Толпой ринувшись в отпертые двери, все помчались в дальний конец читальни, к доске с вырезанными из свежей прессы столбцами «Требуются». Вслед за искателями работы читальный зал начали заполнять обмотанные рванью пугала женского и мужского рода, проводившие ночь на улице и являвшиеся в библиотеку спать. Эти тащились поодиночке, плюхались, облегченно кряхтя, за первый свободный стол, подтягивали к себе первое, что попадалось. «Вестник Свободной церкви» или «На страже вегетарианства» – значения не имело, просто здесь полагалось изображать читающих. Над раскрытой газетой бродяги моментально, уронив подбородки на грудь, отключались. Служитель обходил зал, тыча уснувших, как кочегар поленья, они от тычков всхрапывали, просыпались, ждали, когда он отойдет, и снова проваливались в сон.

Между тем у доски с вырезками бушевало сражение: все рвались в передний ряд. Два парня в синих комбинезонах оказались сзади, теперь один из них, нагнув голову, футбольным форвардом пробивался через толпу. Минута – и цель достигнута. Оттуда крик товарищу: «Во, Джо, для нас! «Нужны механики. Камден-таун, гараж Лока», жмем туда!». Обратный футбольный проход, и оба мчатся к выходу. Туда, со всех ног в Камден-таун, скорей, скорей! А в эту же минуту из каждой библиотеки Лондона, прочтя это же объявление, другие безработные механики понеслись с упованием на то же место, которое почти наверняка уже досталось кому-то, кто имел деньги купить газету и узнал о вакансии в шесть утра.

Наконец Дороти тоже удалось подойти к доске, списать несколько адресов, где требовалась «прислуга за все». Тут выбор был большой: казалось, половина лондонских леди призывала выносливых служанок, способных справиться со всем. Положив в карман список из двадцати адресов и подкрепив себя трехпенсовым завтраком (чай, хлеб с маргарином), Дороти отправилась устраиваться.

В первоначальном своем невежестве она не знала, что ее шансы найти работу практически равны нулю, но следующие четыре дня активно просвещали. За это время Дороти восемнадцать раз лично просила место и четырежды письменно. Проделала огромные пешие переходы по всем южным окраинам: Клэпхем, Брикстоун, Далвич, Сиденхем, Бэкенхем, Норвуд – однажды забрела даже в такую даль, как Кройдон. Ее вели в чистенькие мещанские «залы» и подвергали допросу дамы всевозможного типа: рослые пышные крикухи, тощие кислые ехидны, бдительные ищейки в золотых пенсне, вялые размазни из тех, что увлекаются вегетарианством и посещением спиритических сеансов. И у всех до единой, толстой или худой, черствой или чувствительной, одно – впускают, слушают, едят глазами, задают дюжину щекотливых, оскорбительных вопросов и отказывают.

Любой опытный человек заранее предугадал бы такой исход. В обстоятельствах Дороти невозможно было надеяться, что кто-то рискнет ее нанять. Против нее свидетельствовали и затрепанное платье, и отсутствие рекомендаций, а культурная правильная речь, которой она не могла скрыть, решительно ставила точку в приговоре. Сборщики хмеля, кокни и бродяги, внимания на ее язык не обращали, зато дамы из пригорода распознавали его быстро, и он пугал их точно так же, как квартирных хозяек неимение багажа. Стоило им угадать образованную барышню – стоп, игра проиграна. Дороти уже привыкла, что эхом первой ее фразы вспыхивал изумленный взгляд, жадный и любопытный женский взгляд, перебегающий с лица к натруженным рукам, от рук к штопаной юбке. Иногда ее прямо спрашивали, почему девушка высших классов ищет место прислуги. Хмыкали в уверенности, что барышня «попала в беду» (то есть без мужа родила), и, покопавшись в ней вопросами, живо спроваживали. Как только у Дороти появился адрес, она написала отцу, ответа через двое суток не дождалась, снова написала, уже в отчаянии – это было пятое ее послание, и все прежние канули в пустоту. Взывала: если он тотчас же не вышлет денег, ей не выжить! Срока для получения ответа едва-едва хватало до конца недели у «Мэри». Потом выгонят за неуплату.

Тем временем тщетные поиски работы продолжались, и последние гроши таяли в день по шиллингу (сумма, продлявшая существование, хотя оставлявшая вечно голодной). Надежды, что отец все-таки ей поможет, Дороти почти не питала. Но как ни странно, с усилением голода и убыванием шансов найти место безумное отчаяние стихло, сменившись вялым унынием. Она, конечно, мучилась, однако уже не так боялась. Подземный мир, зиявший под ногами, вблизи страшил гораздо меньше.

По-прежнему ясные, осенние дни, следуя календарю, становились все холоднее. Каждое утро солнце, безнадежно сопротивляясь нашествию зимы, еще чуть позже выходило красить фасады светлой акварелью. Дороти допоздна слонялась по улицам или сидела в библиотеке. К «Мэри» шла только ночевать и непременно запиралась придвинутой поперек двери койкой. Номера эти не были публичным домом (подобное в Лондоне исключительная редкость), но обиталищем дешевых проституток, где потому и драли десять шиллингов за каморку, вряд ли стоившую пяти. Старая «Мэри» – кстати, не домовладелица, лишь управительница – сама, как демонстрировала ее внешность, в свое время трудилась на панели. Поселиться в таком притоне значило погубить себя даже в общественном мнении Лэмбет-кат. Женщины при встрече фыркали, мужчины нагло проявляли интерес. Нахальнее всех был хозяин лавочки «Сногсшибательные брюки». Плотно сбитый еврей лет под тридцать, с румяными щеками и черной каракулевой шевелюрой, он полсуток стоял на тротуаре, бесстыжей трубой ревел, что брюк дешевле нигде не сыщешь, и мешал прохожим. Всякий рискнувший хоть на миг остановиться хватался за руку и силой вталкивался в лавку. А уж там зазывала превращался в истинного головореза. Какой-либо нелестный отзыв о его товаре он предлагал опровергнуть собственным кулаком, и многие покупали сногсшибательные брюки лишь по причине малодушия. Наряду с деловой активностью, он еще неустанно высматривал «уличных пташек», и в их числе самой пленительной для него оказалась Дороти. Уразумев, что это не проститутка,? хотя под кровом «Мэри» вот-вот станет, какие могут быть сомнения!? он сладострастно ждал. Завидев Дороти в конце проулка, быстро занимал озицию на углу, выпячивал богатырскую грудь, пытал пташку черным масляным глазом («ну что, уже созрела?») и напоследок нежно, деликатно щипал за зад.

В последнее оплаченное утро, спустившись вниз, Дороти с очень слабым проблеском надежды кинула взгляд на доску, где мелом писали имена получивших корреспонденцию. «Эллен Миллборо» не значилось. Итак, ничего не осталось кроме улицы. Надо уходить. Ей не пришло в голову поступить, как поступила бы каждая обитательница этого дома, – слезливо похныкать, попытаться выклянчить еще хоть ночку без оплаты. Она просто ушла, у нее даже духу не хватило сказать об этом управителнице.

Планов никаких, абсолютно никаких. Весь день за исключением получаса, когда она выходила истратить три пенса из последних четырех на чай и хлеб с маргарином, Дороти просидела в библиотеке, листая еженедельники. Утром читала «Искусство парикмахера», после полудня «Содержание певчих птиц». Другого ей не досталось; в читальне, переполненной ищущим куда себя деть народом, за всякое издание шла борьба. Свои газеты Дороти изучила от корки до корки, включая разделы частных объявлений. Подробно вникла в тонкости того, «Как править французские бритвы», «Почему негигиенична электрощетка для волос», «Помогают ли семена рапса размножению снегирей?». Только к такому занятию она и чувствовала себя способной. В теперешней невероятной апатии лучше было исследовать гигиеничность электрощетки, нежели собственное беспросветное положение. Страх совершенно ее покинул. Мысли о будущем мозг отвергал категорически; в сознании едва проглядывала даль предстоящей ночи. Впереди ночь на улице – вот все, что она знала; вернее, смутно, без интереса предполагала. Зато «Искусство парикмахера» и «Содержание певчих птиц» на удивление захватывало.