через бурю, Лассон вызывал у меня всё больше уважения, но я не был уверен, что готов откровенничать с ним.

— Возможно, — сказал я, — но тогда, может быть, вы́ мне сначала расскажете, как оказались здесь?

— Справедливо, — заметил он. — У меня ничего никогда не было. Норвальд взрастил меня, записал в армию и отправил участвовать в том бардаке, который начался в колониях после Патейской войны, как вы её называете. Когда мне надоело прибирать чужой мусор, я уволился и постарался оказаться как можно дальше от своей заботливой родины. А в Антарте неплохо платили. Мне повезло ухватить какое-никакое образование, поэтому я могу разговаривать с тобой на одном языке, если ты понимаешь, о чём я.

Вообще-то, я не понимал. Это было несколько двусмысленно, но я не стал уточнять.

— И вы не жалеете о том, что сейчас сидите здесь и готовитесь к бою? — спросил вместо этого я.

— Ничуть, — ответил он. — Это мне знакомо. А альтернатива в виде возвращения, скорее всего, сулит бедность и неусыпный контроль со стороны моей родины. Вряд ли Норвальд сильно рад тем, кто не вернулся, как только началась вся эта каша. Граждане, не взывавшие к помощи Норвальда, а молча строившие собственное общество, не очень похожи на ярых патриотов.

— Вы не любите свою страну?

— Я бы сказал, что мне нет до неё дела. Они дали мне образование и накормили, когда я голодал. Но после этого затащили на бойню в незнакомые мне края. Мы не особенно понимали, за что там воюем. А вот местные понимали. Они не хотели, чтобы кучка бледнолицых выжала их страну досуха. Я думаю, что после всего этого мы с Норвальдом в расчёте, вот и всё. Я расплатился за то, что мне дали.

Я смотрел в окно на падающий снег. Похоже, везде происходит одно и то же. Когда-то Норвальд представлялся мне государством, в котором всё наоборот. Местом, где царит справедливость, где народ сбросил со своей шеи нахлебников, короля и дворян. Но с тех пор я собирал только больше не таких уж светлых историй. Впрочем, Норвальд всё ещё выглядел гораздо более прогрессивной страной, чем Лакчами.

— Мы чем-то с вами похожи, — сказал я.

— Да? — спросил Лассон. Трудно было понять его интонацию. Он сидел за моей спиной, а эхо немного изменяло его голос.

— Не происхождением, конечно. Скорее отношением к… дому.

— Что ты имеешь в виду?

— Перед тем как вы попали на войну в колониях, вы верили в то, за что Норвальд сражается там?

После небольшой паузы Лассон ответил:

— Я не помню, чтобы сильно задумывался об этом всём. Но, пожалуй, да. Я верил в свою страну, в то, чему меня учили в детстве.

— Вот и у меня та же история, — сказал я. — Верил в то, чему учили. Скорее даже я верил в своего отца и то, чему он меня учил. Я вырос в благородной семье. Мой отец — довольно известная личность. Многие считают его одним из лучших людей Лакчами. Я тоже так думал в детстве… Кто думает иначе? Но всё же у меня всё было немного по-другому…

— В чём?

— Я постоянно видел это восхищение со стороны других людей. Где бы я ни оказался, люди начинали относиться ко мне по-особенному, как только узнавали, кто мой отец. «Человек чести», «хранитель традиций» — так его называют.

Что-то во мне дрогнуло от этих воспоминаний, но я продолжил:

— Он особенный для всех. Безупречные манеры, изысканная речь, превосходный вкус. Кладезь мудрости для богачей. Он пытался воспитать меня как ещё одного рафинированного дворянина, который плетёт очередные пустые речи…

Я перевёл дух и продолжил:

— Я всегда жил в этой атмосфере, где форма довлеет над содержанием. Такие, как мы, были примером для остальных. Примером благородства и чести. Но потом, практически случайно, я понял, чего всё это стоит. Вы знаете, когда я заканчивал школу — разумеется элитную, в которой учились такие же выходцы из благородных семей, — когда я заканчивал школу, вышло так, что я вплотную увидел, как живут люди в бедном квартале.

— Разве тебя не должны были держать подальше от подобных мест? — спросил Лассон.

— Так и было. Я же говорил, что моя семья была особенной даже по меркам лакчамского дворянства. А вот мои сверстники были другими. Они могли быть напыщенными, когда на них смотрели старшие, но в их душах было столько же изящества, сколько в сыне шахтёра. Обычные такие сорванцы. Так вот, они хотели сделать выпуск по-настоящему запоминающимся. Не сводить всё к той великосветской нудятине, которую устраивала школа.

Лассон усмехнулся, и я тоже, а перед моими глазами всплыли старые товарищи.

— Понимаете, меня держали всё время взаперти. Чтобы я не поддавался «тлетворному влиянию» внешнего мира. Все, кто меня окружал, были сплошь образцами высокой морали. Ну я так думал тогда. А вот эти ребята из школы знали о мире гораздо больше, чем я. И они знали про ашартру…

— Это ещё что? — поинтересовался Лассон.

— Это наркотик, галлюциноген. Собственно, ребята хотели его достать, чтобы устроить свой праздник на выпускной.

— Кажется, я тоже немножечко аристократ, раз не слышал о нём, — пошутил Лассон.

— Его добывают из цветка аша, который можно найти только в Лакчами. Наркотики — запретная тема в благородных кругах. Считается, что их используют только безвольные и опустившиеся люди. Которые нам не ровня. Если бы это было так!

Я злобно усмехнулся и продолжил:

— Ребята в школе вообще любили надо мной подшутить. Не сильно. Но их забавляло, что я — такой пай-мальчик, который вообще мало что знает о реальном мире. Меня это всегда немного раздражало. И вот перед выпускным они меня, как говорят, «взяли на слабо». Мы все были немного взвинчены перед выпуском. Завтра мы получим билет во взрослую жизнь… В общем, всё это, похоже, подействовало на меня, и я поддался их уговорам.

Лассон молча слушал, а я продолжал:

— Я пошёл с ними. Но из-за её статуса, достать ашартру можно было только в одном из бедных районов города. Я тогда впервые побывал где-то за пределами центра или богатых поместий. И там я увидел, в какой грязи и нищете живёт народ Лакчами. А самое мерзкое — туда вполне себе наведывались «образцы высокой морали». Под покровом ночи они искали всё те же наркотики или проституток. Разумеется, они прятались под плащами с капюшонами, но достаточно одного взгляда на крой, чтобы понять, что это не одежда работяги. Да и видел я все эти плащи на своих многочисленных дядюшках