Дежурный собирался что-то такое сделать непоправимое, может быть, даже пистолет вынуть. И тревогу поднять. Охрану вызвать, чтобы Софрончука арестовать. Дать делу официальный ход. Но тут дверь в приемную открылась, и в нее просунулась плешивая голова Ульянова.

— Ну что ты, Софрончук, буянишь тут в четыре утра? — проворчал он.

— Да вот, клевещут тут на вас некоторые, товарищ генерал. Утверждают, что нет вас в такое горячее время на работе. А вы — вот вы где. В своем рабочем кабинете. При исполнении.

— Хватит болтать! — оборвал его Ульянов. — Идем ко мне.

И вот снова Софрончук в том же кабинете, в котором побывал меньше суток назад. Тот же массивный стол со множеством телефонов, тот же стул для посетителей. На котором он сидел совсем недавно. И тот же Ульянов напротив. Или не тот же, другой чуть-чуть? Уж он-то, Софрончук, точно изменился за эти сутки. Может, поэтому все вокруг как-то потускнело, помельчало, лишилось величественности. Включая и самого обитателя кабинета.

— Слушаю вас, товарищ полковник, — миролюбиво сказал Ульянов.

— Ну уж нет, это я вас слушаю, товарищ генерал, — тоже вполне спокойно отвечал Софрончук.

— Не понял…

— Нет, это я не понял… Объясните мне, пожалуйста, что со мной сегодня ночью происходило и чего от меня эти руководящие товарищи хотели.

— О чем вы, Софрончук? Перебрали вчера, что ли? Я не понимаю, о чем вы говорите!

— Все вы прекрасно понимаете! Я профессионал, офицер, так же, как и вы, надеюсь… И ни в каких играх участвовать не обязан. За исключением случая, когда…

Софрончук выдержал паузу. Но и Ульянов был не лыком шит и вовсе не собирался поддаваться на такие примитивные приемчики. Даже рожу скорчил презрительную: дескать, оставь такую ерунду для лохов. А я тебе подыгрывать не стану, не бери на пушку. Неинтересно мне ничего знать про твои дела да случаи.

— Ну ладно, — вздохнул Софрончук. — Раз вы мне помочь не можете, я сам все выговорю вслух!

Ульянов сделал протестующий жест: не надо, не надо! Остановись, одумайся. Но Софрончука уже несло.

— В такие игры, в которые меня сегодня ночью втравить хотели, я буду играть в одном-единственном случае — если получу на то прямое и недвусмысленное указание моего главного начальника. А вы знаете, как зовут моего начальника?

— Коменданта Кремля? Адмирала Смотряева? Анатолия Павловича?

— Да нет, Анатолий Павлович — это так…

— Вы как-то неуважительно…

— Да вы прекрасно понимаете, о чем я!

Теперь двое сильных мачо-самцов сидели друг напротив друга напряженно, ощетинившись, нахохлившись и смотрели почти с ненавистью.

Наконец Софрончук отвел глаза. Сказал спокойно, тихо, достойно. Так ему казалось, по крайней мере.

— А впрочем, это идея. Спасибо за подсказку. Если главный начальник ничем помочь не может, может, непосредственное начальство справится. Действительно, что это со мной? Нехорошо через голову нашего Анатолия Павловича-то. Виноват, исправлюсь!

Адмирал Смотряев до своего последнего неожиданного назначения работал заместителем командующего Балтийским флотом по хозяйственной части. Доктор экономических наук, между прочим, и, кажется, не дурак. Но как высокопоставленный деятель госбезопасности — пустое место. Вся его сила была лишь в том, что он был другом детства Генерального. Сила, правда, неслабая, позволявшая ему держаться независимо от Ульянова. Да он и формально не подчинялся начальству «девятки». Комендант невозмутимо улыбался и старался ни во что не вмешиваться. Но четко соблюдал все инструкции по охране зданий ЦК и Кремля. Пропускной режим усовершенствовал, навел вообще порядок, надо признать. От остальных же «девяточных» дел старался держаться как можно дальше. Дурачка из себя изображал.

— Разберется наш Анатолий Павлович, сомнений нет! — продолжал Софрончук. — Ох, разберется! И все мне объяснит, растолкует, что это за чудеса у нас нынче творятся! Пойду-ка я в фельдъегерскую, напишу рапорт на его имя. Все изложу подробненько. Там прямо напишу, в спецконверт заклею и отправлю. Во избежание. А то мало ли что со мной по дороге домой может случиться. Нынче несчастные случаи в городе участились, аварии всякие да наезды. Травматизм так вырос, просто черт знает что такое…

Ульянов не выдержал:

— Не неси чепухи! Хватит, вообще! Ишь ты, изгаляется он…

Софрончук помолчал, посмотрел на Ульянова внимательно, встал, вытянулся, гаркнул:

— Разрешите идти, товарищ генерал?

— Свободны, — с видимым отвращением буркнул Ульянов.

Софрончук повернулся кругом, маршевым шагом двинулся к двери. Вышел не оглядываясь. Не спеша пошел в фельдъегерскую. На переходе между корпусами его догнал Ульянов. Взял за руку. Шепнул в ухо: «Погоди, не горячись, сейчас я тебе все объясню…»

Все совсем не так просто. О, совсем нет. Люди думают, что вся власть в стране в руках одного человека. Сидит самый главный товарищ в Кремле и раздает команды направо и налево. А все остальные бегают, выполняют, передают распоряжения своим подчиненным, а те — своим. И так далее. А потом снизу вверх докладывают об исполнении. Может, при Сталине так и было. Но потом все усложнилось. Конечно, СССР вам не Англия, где любое правительственное решение требует тонкого учета интересов разных влиятельных слоев и многих лоббистских групп. Но и здесь, в Стране Советов, каждый пук согласовывается между отделами ЦК и ведомствами.

Фофанов часто думал: вот если бы прилетели зеленые человечки с Марса и спросили меня: объясните, пожалуйста, как работает механизм вашего государства? Что бы я им сказал? Что словами этого не выразишь? Что надо угадывать, чувствовать, понимать кожей, печенкой и другими внутренними органами?

Выходит, допустим, МИД с проектом какого-нибудь решения в ЦК, — например, о выездной квоте для евреев, кого когда отпускать из СССР и при каких условиях. Начинается бесконечное межведомственное согласование — КГБ пишет свое мнение. Чекистам вообще-то никого и никогда не хочется выпускать, но так вопрос ставить нельзя, ведь Генеральный Хельсинкские Соглашения подписал! Но все же они стараются максимально затруднить и осложнить процесс оформления. МИД что-то такое возражает (очень осторожно). Генеральному вмешиваться неохота, он предпочел бы, чтобы ведомства без него нашли какой-нибудь компромисс. И они его находят, часто в каких-то странных формах, ни рыба ни мясо. В результате все недовольны: и на Лубянке плюются, и в МИДе ворчат, и Запад критикует, по Би-би-си печальные истории про отказников рассказывают. Но ничего не поделаешь.

А вот еще пример: предложил КГБ сломать ноги гениальному танцору Рудольфу Нуриеву, сбежавшему во время гастролей в Париже. Казалось бы, это дело ЦК партии — подумать и сказать, да или нет, ломать или не ломать. Так, представьте себе, «наверху» решили с послом советоваться. Ну а тот возражать стал, вредничать, говорить: отношения с французами нам это попортит! Так и не сломали…