Вика между тем начал читать письмо.

— Ну батя, ну батя! — вырывалось из него то и дело во время чтения. Он дочитал письмо и, не вкладывая в конверт, с непонятным восторженным возбуждением бросил вместе с фотографией на стол. — Правильно ты говорил, — посмотрел он на Лёнчика. — Нечего ему в Польше делать. Его перебросили. Дошло?

Лёнчик вспомнил их разговор по дороге из кино.

— Еще бы! — кивнул он, преисполняясь того же восторга, что Вика. Прикоснуться к такой тайне — да в сравнении с этим меркло все остальное в жизни, даже огорчение, что отсидели два часа на таком дурацком фильме.

— О чем это вы? — ревниво спросила Жанна.

Вика подмигнул Лёнчику:

— О чем надо!

На выходе из полутьмы подъезда, около струнки света, вертикально натянутой в щели между дверью и косяком, Вика взял Лёнчика за рукав и остановил:

— Ты только никому не говори, что батя в Израиль… А то мне от басановской кодлы совсем жизни не будет.

— Ни в коем случае, что ты! — вмиг все понимая, отозвался Лёнчик.

— И Сасе-Масе тоже не надо, — сказал Вика. — Зачем ему. Обещаешь?

— Хорошо, и Сасе-Масе тоже, — согласился Лёнчик.

— Тогда вперед! — открывая дверь на улицу ударом ноги, вскричал Вика.

Так это лето после седьмого класса, как пошло с первого дня каникул, Лёнчик и провел на улице, никуда не поехав. В какой-то пионерлагерь, куда брали до пятнадцати лет, мать путевку достала, но отправляться в пионерлагерь Лёнчик категорически отказался. Встречался с Викой, встречался с Сасой-Масой — и ходили пешком через полгорода купаться на пруд ВИЗа — Верх-Исетского завода, ходили за город — на Калиновские разрезы, ходить куда всеми родителями было строжайше запрещено, потому что там били холодные ключи и все время кто-нибудь тонул. Играли с Борькой Липатовым, Петькой Вовком, Игорем Голубковым и другими ребятами со двора в круговую лапту, вспоминая иногда и детского «чижика», искали у отцов в сараях большие, тяжелые болты, подбирали к ним хорошо накручивающуюся гайку, обскребали в получившуюся ямку спичечные головки, ввинчивали с другой стороны гайки как можно туже второй болт и изо всей силы бросали издали полученный патрон в кирпичную стену трансформаторной будки, стоявшей сбоку сараев. Крашенную известкой стену опаляло вспышкой пламени, сорванную с резьбы гайку отбрасывало так далеко, что найти ее иногда не удавалось. Кто-то достал неизвестно где схему однозарядного малокалиберного пистолета под боек, взводившийся натяжением тугой технической резины, и все во дворе принялись изготовлять себе пистолеты. С патронами проблем не было: их продавали целыми коробками по пятьдесят штук в «Спортивном» — магазине, располагавшемся в доме напротив. Свой пистолет Лёнчик делал недели три, но получился тот что надо, один из лучших во дворе: бил на все метров тридцать, а если с десяти — пуля входила в доску без остатка. Правда, проходил он с ним даже меньше, чем делал. В продуктовом магазине на углу Уральских рабочих и Калинина в очереди в гастрономию у него случился конфликт со здоровенным бугаем под мухой, пытавшимся пролезть без очереди, и тот, странно в один миг протрезвев, глядя на Лёнчика мутным тяжелым взглядом, пообещал с мрачным спокойствием: «Сейчас выйдешь из магазина — зарежу». Лёнчик достоялся до продавца, купил, что ему было заказано дома, направился к выходу — бугай стоял на магазинном крыльце, внимательно оглядывая выходящих, а правая рука у него покоилась в кармане расстегнутого обвислого пиджака и что-то там внутри крутила, перебирала пальцами. Лёнчик, попросившись у директора магазина, вышел черным входом, через который принимали товары, обошел дом с магазином по дальней стороне, посмотрел с угла, стоит ли бугай. Бугай стоял, все так же внимательно оглядывал каждого выходящего, и правая рука его все так же была в кармане пиджака. Вернувшись домой, Лёнчик тотчас отправился в дровяник, достал из потайного места пистолет, взвел его, засунул в карман — и больше не расставался с ним ни на минуту, что бы ни делал, куда бы ни шел. Бугай мерещился повсюду, Лёнчик был готов к встрече с ним в любое мгновение и ходил с пальцем на спусковом крючке, чтобы, выхватив пистолет, тут же выстрелить. Закончилось это тем, что он и выстрелил. Но только не в бугая, а, можно сказать, в себя. В один прекрасный миг палец, невольно игравший с холостым ходом, нажал на крючок сильнее, и в кармане у Лёнчика грохнуло, пуля пробила куртку насквозь и ушла, взбив султанчик пыли, в землю у него под ногами. Произошло это во дворе, у стола для пинг-понга, когда ждал своей очереди играть, вокруг было полно — человек семь, в том числе две девчонки: Надька Распопов а из шестнадцатой квартиры и Томка Липина из двадцать восьмой. Грохнувший на виду у девчонок выстрел было не утаить, как то самое шило из поговорки, дыра в куртке тоже свидетельствовала против него, вечером Лёнчик был допрошен отцом, пистолет у него изъят, разломан, выброшен на помойку, а назавтра стало известно: то же произошло с пистолетами у всех остальных ребят.

Еще в то лето он два раза в неделю ездил через весь город на Уктус, на аэродром ДОСААФа, — заниматься в планерном кружке. Ехать до Уктуса нужно было почти полтора часа трамваем с пересадкой, но сознание, что с каждой такой поездкой будущий полет приближается, словно укорачивало дорогу, и длинной она не казалась. Правда, один неприятный момент все же был: это Сеничкин. Тот самый семиклассник, которого обсуждали на знаменательном для Лёнчика совете дружины. Семиклассником, разумеется, Сеничкин уже не был. Оставшись в седьмом классе на второй год, сейчас Сеничкин перешел в десятый. Он сохранил все ту же привычку ухмыляться во время разговора и глядеть человеку мимо глаз и вообще говорил короткими отрывистыми фразами, часто не слишком членораздельными.

Оба они делали вид, что не знакомы, и, оказываясь рядом, проходили один мимо другого, будто друг друга не замечая. Жизнь облегчало то, что появлялся он на занятиях нечасто, а появившись, начинал возмущаться, что все теория да теория, пора летать, и, едва досидев до перерыва, смывался. По мнению всех, кто занимался в кружке, Сеничкина следовало отчислить, но странным образом руководитель — недавно приехавшая в их город по распределению выпускница МГУ с завитыми в мелкие кудряшки волосами, мастер спорта по планеризму, — этого не делала. Она только всякий раз, когда он возникал на занятиях, пеняла ему, что он так редко посещает занятия. Она несомненно благоволила ему; только непонятно — с чего вдруг?

Чтобы допустили к полетам, следовало пройти медкомиссию. Сделать это было проще простого — отправиться в свою районную поликлинику, посетить несколько врачей, получить справку с их заключением и принести справку руководителю кружка. Пройти медкомиссию руководитель попросила еще в самом начале занятий, но Лёнчик все тянул. Уже все сдали свои справки, а он никак не мог собраться пойти в поликлинику. Что-то его удерживало, не пускало туда, и причина того была в нем самом, но что это за причина — Лёнчик понять не мог.

Он понял, что за причина, попав к окулисту. Понял мгновенно, едва врач протянула ему листок бумаги и предложила закрыть им один глаз. То, чего он боялся, что гнал от себя, заставляя себя не верить очевидному, случилось: он не видел нижних строк таблицы, он был близорук. Это означало, что небо для него закрыто. Для полетов требовалось идеальное зрение: «единица».