— Ну почему первый, — Сбился я, — То командир приглашал, потом — зампотех, еще с ребятами отмечали…

— Вот, вот — с командиром, ребятами… А тут, с друзьями, с нашими верными боевыми подругами. Или ты их раньше боялся? Так они не кусаются! А кусаются, так не больно! Так выпьем за наших боевых подруг!

Наливать по полной, пить — до дна.

Выпили за подруг. Только успели закусить — ответный тост, за Армию, за офицеров. Стоя выпили за Армию. Становилось все веселее и веселее. Появилась раскованность, хотелось петь, танцевать. Но наступал уже Новый Год и нужно было проводить Старый. Потом, под звуки Кремлевских курантов — выпили за Новый. Все немного кружилось перед глазами. Краски стали яркими. Комната жаркой. Девушки — прекрасными. Я пытался вспомнить их имена, но сбился и плюнул на эту, непосильную моему несущемуся вскачь сознанию, работу.

— Мы пошли, танцевать, — Сообщила кареглазая заводила. — Нам весело! Мы совсем пьяные! Вы нас споили! — Она покачала пальцем и прищурилась. — С какой целью вы подпоили девушек? Отвечайте.

— Мы подпоили? — удивился начхим. — Да упаси бог. Вы даже и не глядитесь пьяной.

— Танцевать! Хватит разговоров!

Нас подхватили под руки, вновь стащили кителя, заставили снять галстуки и втолкнули во вторую комнату. Ее обстановка отличалась от первой только отсутствием столов и наличием елочки, редкого и очень дорогого гостя в наших безлесых краях, гордо стоящей в уголке на табуреточке. Основное убранство елочки составляла госпитальная вата, изображающая снег, подвешенные на ниточках китайские мандарины, самодельные раскрашенные карандашами мордочки из яичной скорлупы, да пара тройка настоящих стекляных елочных украшений. Елочка была реденькая, невысокого росточка. Но в жаркой комнатке аромат ели пробивался через запахи сьестного, разлитого по клеенке коньяка, пива, соленой рыбы, лука и человеческих тел. На ее веточках весело поблескивали огоньками, спаянные в самодельную гирлянду лампочки от карманного фонарика — шедевр рембатовских умельцев.

Взревел негритянским джазом запущенный на полную громкость магнитофон. Все затоптались, запрыгали, замахали руками, приседая и извиваясь в подобии ритульных плясок якутских шаманов. Казалось, так и должно танцевать настоящий твист, рок или черт его разберет, очень зарубежное и модное. По большому счету, танцевать из мужчин никто не умел. Девушки тоже не являлись большими мастерицами этого дела, но в силу молодости и особого, женского, интуитивного чутья к музыке, их движения были по-своему грациозны.

— Меняем партнерш, чтобы никому не было обидно! — Крикнула русоголовая, крепенькая, скуластенькая девчушка с обязательным перманентом на голове. Перманент — шестимесячная завивка являлась гвоздем сезона и пользовалась громадной популярностью среди гарнизонных дам. В парикмахерской появился удивительный тип — гражданский женский мастер, армянин, неведомыми ветрами судьбы заброшенный на Маньжурку и творивший за хорошие деньги шестимесячное чудо на голове у любой желающей.

Скуластенькая решительно отодвинула такую-же перманентную партнершу и принялась старательно извиваться в ритме музыки перед моим лицом.

— Э, та ты старший лейтенант совсем не умеешь танцевать. — Заявила он безаппеляционно. — Или, извините, желаете на Вы?

— Ты — меня вполне устраивает… Танцевал когда-то. В училище на вечерах. В школе. Но больше медленные танцы. Учился правда вальсу, танго…

— Будет вальс.

Рядом с магнитофоном на полу, уступив ему по старшинству тумбочку, стояла старая радиола с набором пластинок. Скуластенькая нахально нажала стоп-клавишу магнитофона, оборвав саксофон и дробь ударника. Поставила на коричневый бархатный диск радиолы пластинку с красной этикеткой Апрелевского завода и торжественно объявила — Вальс Амурские волны. Белый танец.

Метнулась, опережая подружек, положила руку на плечо, заглянула в глаза, прошептала. — Дамы приглашают кавалеров.

Наиболее шустрые дамы расхватали немногочисленных кавалеров. Оставшиеся ни с чем девушки уселись в углу на кровать, скромно сдвинув туго обтянутые подолами колени, сложив поверх руки с коротко обрезанными круглыми неманикюренными ноготками медсанбатовских сестричек.

Комната закружилась и пол под ногами накренился. Мы летели в вальсе. Ноги, моторной, подспудной памятью вспоминали забытые движения, талия партнерши была упруга и волшебно поддатлива. Опьянение вином и кружение вальса меняли ориентацию в пространстве и времени. Все неслось вскачь, сливаясь в сплошные летящие, кружащиеся, сливающиеся полосы.

Тонкая рука, неестественно вытянувшись, кончиками пальцев коснулась рычажка выключателя, погрузив комнату в полумрак. Живое простанство таинственно освещалось лишь слабенькими огоньками елочной гирлянды, пускающей по стенам фантастически изломанные тени людей, увеличенные многократно силуэты веточек елки, мандаринов, пучков ваты.

На второй стороне пластинки тоже оказался вальс — На сопках Маньжурии. От его слов стало грустно. Жаль стало себя, окружающих, сами сопки, похороненных на их склонах безвестных солдатиков. Танцевать расхотелось. Слишком уж нехорошие ассоциации приходили на ум. Пластинка прошуршав последними дорожками диска несколько прощальных кругов остановилась, щелкнул автостоп. Публика потянулась обратно к столу.

— А пить-то нечего. — Обнаружил начфин. — Что, у вас девчата, ничего нет?

Девчата смутились, сбились в стайку, что-то зачирикали на ухо друг другу. Одни покраснели. Другие наоборот, побледнели.

— Есть, то есть, да не про вашу честь. Вино есть, но…

— В чем дело, докладывайте. Что таитесь. — Грозно гаркнул начхим.

— Мы привезли вино. — Начала скуластенькая. — В Борзю вагон вина грузины пригнали. Красного. В разлив продавали. За день все раскупили. Мы пригубили — крепкое какое-то, необычное… В голову здорово бьет. Может не стоит его даже и пробовать.

— Вино не пробыват. Вино пыт нада — С утрированным кавказким акцентом продекларировал начфин. — Тащите сюда ваше вино.

Смешно обхватив руками стекляные колбы девчонки притащили из чулана трехлитровые пузатые банки. Вино оказалось необыкновенно темным, практически черно-фиолетовым, чуть чуть отдававшим зловещим багрянцем.

— Чернила какие-то, — Пробурчал начфин наливая первый стакан. — А ну, начальник химической — проведи разведку боем и выдай нам эксперсс-анализ. — Протянул капитану через стол полный стакан.

— Крепкое больно, забористое. Не похоже на грузинские вина. — Сообщил свой вердикт начхим. — Пить, впрочем, можно. Тем более, что все равно, как ни крути, а ничего другого нам не остается. До утра далеко, а на столе пусто. В трюме сухо, а трубы уже горят. — Он допил стакан и сел закусывать остывшей, покрытой жиром, жареной пайковой бараниной.

— Раз химия разрешает — вперед. Разведка произведенна, теперь — на приступ без страха и сомнений!

Вино было разлито по стаканам и выпито. На дне своего стакана я обнаружил странные темные комочки, осадок. Вино было явно виноградным, но необъяснимо крепким, с каким то терпким привкусом.