«Нам следует быть добрее друг к другу и не забывать о душе в оглушительном грохоте века высоких скоростей. Люди всегда должны помнить о том, что они люди. Ведь каждому из нас суждено прожить на земле только единожды. Так давайте же понимать и ценить друг друга». Примерно с этими словами обращался Василий Шукшин к жителям Белозерска, наблюдавшим за съемками фильма «Калина красная».

В погоне за красивыми вещами и сытной пищей мы обязаны не забывать, во имя чего и как следует жить. На протяжении всей своей истории человечество задавалось этими вопросами. Но, может быть, кто-нибудь все-таки ответит на них, поговорив хотя бы с лошадью.

Перевод Н. Чукановой.

ЛОМТИК СЛОЕНОГО УТРА В МАКОНДО

Не знаю, что произошло на планете, но, судя по моему городу, весь мир поголовно читает Борхеса и Маркеса.

Латиноамериканцы вторглись после войны на наш старенький континент, выгрузив со своих кораблей виртуозной техники футбол, танец самбу, кофе в зернах, огонь в крови и под конец — пышную сдобу романа, от которой все поторопились вкусить.

Испания со своим языком и со всем прочим послужила только мостом. Переводы разошлись, как теплый хлеб, среди одиноких женщин и бравых студентов. В Европе и в моем городе. Воротишь нос от «Осени патриарха» или от «Вавилонской библиотеки»? Стендаль и Флобер, говоришь? Значит, ты отстал от века и зря получаешь жалованье.

Так многие мои соседи, не очень твердо представляющие, где это — Латинская Америка, приобрели там добрых друзей. Стариков, юношей, офицеров, сто лет одиночества и даже красивых женщин. Знак того, что сближение между людьми — вопрос не географии и календаря («В этом году весна у нас ранняя, подснежники зацвели к тридцатому февраля»), а душевной расположенности, культуры. И усилия — в духовном плане. Все-таки.

Я никогда не бывал в Макондо. А кто побывал, говорят, что ничего особенного. Имя Эрендира звучит, на мой слух, довольно дико. В моем городе его не носит никто, потому что в фильмах, которые у нас крутили, персонажей с таким именем не попадалось. Борхеса я видел только на фотографии. Он был в очках и произвел на меня впечатление человека очень душевного. Жаль, что ему отказали в Нобелевской премии. Так же как Благе[5].

При всем том, но больше всего летом, ближе к его концу, что может быть лучше, чем ломоть спелого красного арбуза! Погрузившись в него по уши, капая на рубашку, я утоляю свою жажду путешествий. Я смакую Габриэля Гарсию, палец о палец для этого не ударив, ни на миллиметр не стронувшись с места. Похоже, что Латинская Америка гораздо ближе, чем мы себе представляем.

Потом приходит осень, дожди нависают над низиной за Броштенами, журавли бесконечно тянутся через границу, и мое сердце становится все меньше, все меньше. Теперь Макондо — не более чем химера. Сидя у печки, мы перебираем все, что ушло за год. За годы…

У меня была собака по имени Улис. Именно так, как вы видите, с одним «с». Пес ничего не знал о Гомере и господине Блюме. Он был дворнягой чистой воды, бесприютным и беспризорным, но стал моим. Он нашел покровителя. Это не так уж мало, если у тебя нет ни родных, ни друзей. Он был один как перст и с дефектом зрения — в память о бурной молодости. Он любил читать, то есть читал я, а он слушал. Его это устраивало. Он щадил свои слабые глаза. Так же как Борхес.

Ел он мало, а по вечерам мы вместе гуляли. Особенно хорошо у нас гуляется после дождя. Как и в Макондо. Мы отдавали предпочтение улицам плохо освещенным, где больше деревьев и меньше шума. Мы уважали молчание друг друга.

Во время наших промакондовских прогулок весь мир смотрел телевизор или читал Маркеса и Борхеса. И мой город не отставал от мира. Улицы были счастливы, что могут отдохнуть.

Улис умел лаять, но никогда этого не делал. У него был врожденный такт. Он все понимал, и ему можно было открыть душу с уверенностью, что он тебя не предаст.

Он ложился спать рано, чтобы не нарываться на замечания. Он был сыт добрыми советами насчет того, как надо жить. Я думаю, что постоянная оглядка на меня и на латиноамериканскую литературу давала ему ощущение опоры. Он смотрел в будущее с оптимизмом.

Может быть, я тут что-то напутал, не знаю.

Наступил день, когда моего Улиса отравили соседи. Люди, мое, не его племя. У них была породистая собака, утомленная триумфами и международными наградами, и они ревностно блюли благородство ее кровей. Кажется, завязывалась скромная история любви, о которой Улис не хотел болтать. А ведь, может быть, мне удалось бы как-то помочь ему и его подруге. Но соседская семья, будучи во власти не то что католических догм о браке и разводе, а скорее пережитков буржуазной морали, отравила дерзкого влюбленного. Как и в трагедиях Шекспира, смерть не разрешила ничего.

Началась, разумеется, столетодиночественная война, продлившаяся до зимы. «Надо уметь и забыть, и простить». Не знаю, ушла в монастырь или нет добродетельная собака, сохранившая в чистоте свою родословную, но в Макондо, далеко от моего дома, впервые пошел снег — снег по Улису. Дальнее небо приняло часть моей боли, лишний раз подтвердив, что человеческие переживания, в общем-то, одни и те же на всей земле.

Теперь по утрам меня некому будить. Внутри живой материи существует такая осечка — смерть. Поэтому я солидарен даже с акулами Карибского моря. Без малейшей неприязни к их дурной славе.

У меня тоже есть свои недостатки.

Я живу с ощущением, что земной шар слишком кругл, чтобы его можно было раскатать, как дорожку. С ощущением — иногда, — что я держу его на ладони. Конечно, любому школьнику ничего не стоит уличить меня в невежестве: «Такой большой и такой глупый». А кто-то скажет, что это все риторика и что сила слов сейчас под большим сомнением. «Нам нужны дела, мы устали от благих намерений».

Когда я смотрю в зеркало, я вижу лицо человека, который меньше всего похож на меня. Кто бы это мог быть? Тогда я сажусь за Борхеса и Маркеса, пытаясь найти у них ответ.

Напрасно.

Все запутывается еще сильнее, вопросы повисают в воздухе. Ломтик слоеного утра в Макондо говорит мне гораздо больше о дожде и обо мне самом. Не там ли ответ? Не знаю.

Перевод А. Старостиной.

ИСХОД КАНИКУЛ