— Ты считаешь меня большой грешницей?

— Послушай, Хлоя. Кем бы ни была ты, но я — грешник. Тебя я не сужу. Если я прав, мы что-то упустили. Я всегда считал себя христианином, главным образом потому, что был так воспитан и не был иудаистом.

— И теперь ты заявляешь, что ты — не христианин?

— Я думаю, что христиане оставили нас.

— Выходит, и я тоже — не христианка?

— Ты — моя дочь и единственный оставшийся со мной член моей семьи. Я люблю тебя больше, чем кого-либо еще на земле. Но если ушли христиане, то я считаю, что никто из оставшихся — не христианин.

— Ты хочешь сказать, что это были своего рода суперхристиане?

— Да, просто подлинные христиане.

— Папочка, но в этом случае, что представляет собой Бог? Больной диктатор-садист?

— Осторожно, дорогая! Ты считаешь, что я не прав. А если я прав?

— Тогда Бог — злопамятный, мерзкий, подлый. Кто захочет отправиться на небеса к такому Богу? — Если там твоя мама и Рейми, то я хочу туда, к ним.

— Папочка, я тоже хочу быть вместе с ними! Но скажи мне, как это связать с любящим, всепрощающим Богом? Когда я ходила в церковь, я устала от бесконечных проповедей о том, какой любящий у нас Бог. Он ни разу не отозвался на мои молитвы, я ни разу не почувствовала, что Он помнит обо мне, заботится обо мне. Теперь ты говоришь, что у меня все было в порядке. А Он так не считает. Я не получила Его аттестата и была оставлена здесь. Лучше тебе думать, что ты не прав.

— Но если я не прав, то кто же прав, Хлоя? Где они? Где все?

— Ты ухватился за идею о небесах, потому что так тебе легче. Но мне от этой идеи только хуже. Я ее не принимаю, не хочу даже говорить о ней.

Рейфорд прекратил этот разговор и включил телевизор. Возобновились некоторые обычные программы, но он поискал сводку новостей. Его поразило, что он услышал странное имя нового румынского президента — Карпатиу, о котором он недавно читал. Он должен был прибыть в субботу в Нью-Йорк в аэропорт «Ла-Гардиа» и дать пресс-конференцию в понедельник, до выступления в ООН.

Итак, аэропорт «Ла-Гардиа» открыт. Предполагалось, что Рейфорд полетит туда в понедельник вечером, рейсом, на который уже были распроданы все билеты. Он позвонил в «Панкон».

— Хорошо, что вы позвонили, — сказал диспетчер, — я уже собирался сам это сделать. У вас не просрочена аттестация на семьсот пятьдесят седьмые?

— Я летал на них, но мне больше нравятся семьсот сорок седьмые, так что в этом году я не проходил аттестацию на пятьдесят седьмые.

— Тогда это все наши рейсы на конец недели. Придется взять кого-то другого. А вам нужно поскорее пройти аттестацию, чтобы у нас были возможности для маневра.

— Принято к исполнению. Когда у меня следующий рейс?

— Вы хотели в понедельник в Атланту и обратно в тот же день?

— На…

— На сорок седьмом.

— Прекрасно. Скажите, не найдется ли свободное место на этом рейсе?

— Для кого?

— Для члена семьи.

— Сейчас посмотрю.

Рейфорд слышал стук клавиатуры и смущенный голос.

— Пока я тут смотрю, я хочу сказать, что поступила просьба от члена экипажа на ваш ближайший рейс. Я думаю, она имела в виду, что вы полетите сегодня, из «Логана» в «Кеннеди» и обратно.

— Кто это? Хетти Дерхем?

— Сейчас посмотрю. Правильно.

— Значит, она назначена на рейс в Бостон и Нью-Йорк?

— Н-да.

— А я — нет, так что вопрос повис?

— По-видимому, так. А как бы вы хотели?

— Не понял?

— Я думаю, что она еще будет звонить. У вас есть возражения по поводу того, чтобы назначить ее на один из ваших ближайших рейсов?

— Ладно, но только пусть это будет не рейс на Атланту. Это будет преждевременно.

— Хорошо. Рейфорд вздохнул.

— Вообще-то возражений нет. Нет, подождем. Пусть будет, как будет.

— Я не совсем понимаю вас, капитан.

— Я хочу сказать, что если она будет назначена по обычному графику, то я не возражаю. Но не нужно заниматься специальной эквилибристикой, чтобы это произошло.

— Хорошо. Что касается рейса на Атланту, то, как будто, есть возможность устроить вам бесплатный билет. На какое имя?

— Хлоя Стил.

— Я записываю ее в первый класс, но вы знаете, если все билеты будут распроданы, ее пересадят на другое место.

Когда Рейфорд положил трубку, в комнату вошла Хлоя.

— Сегодня я не лечу, — сказал он.

— Это плохо или хорошо?

— Я освободился, могу провести с тобой больше времени.

— После нашего разговора? Я подумала, что ты не захочешь ни видеть, ни слышать меня.

— Хлоя, мы поговорили откровенно. Ты — моя семья. Я всегда буду думать о тебе. Я полечу в понедельник в Атланту рейсом туда и обратно. Я заказал и для тебя билет в первый класс, если ты хочешь.

— Конечно.

— Я только прошу тебя не делать одной вещи.

— Какой?

— Не отказывайся наотрез говорить о моей теории. Тебе всегда нравились мои идеи. Я не против того, что сейчас для тебя эта теория неприемлема. Мне слишком мало известно, чтобы я мог развить ее так, чтобы она была вполне рациональной. Но твоя мать говорила со мной об этом. Однажды она даже предупредила меня, что если я не уверен, что буду взят, когда Христос придет за Своими людьми, то не стоит мне шутить по этому поводу.

— А ты шутил?

— Конечно. Но больше не буду.

— Ладно, папочка. Я-то не шучу Просто я не признаю этого, вот и все.

— Это справедливо. Но не заявляй, что ты никогда не будешь говорить об этом.

— Ладно. Ну, а ты-то будешь говорить о теории вторжения из космоса?

— Буду

— Смеешься.

— Я рассматриваю все версии. Это так далеко выходит за пределы опыта людей, что мы можем придумывать все что угодно.

— Ну, ладно. Если я возьму назад свои слова и начну говорить об этом, что это будет значить? Мы станем религиозными фанатиками, начнем ходить в церковь? Но кто сказал, что уже не слишком поздно? Если ты прав, может быть, мы навсегда упустили свой шанс?

— А ты не думаешь, что именно это мы и должны выяснить? Давай разберемся, посмотрим, нет ли в этом чего-то, а если есть, разве мы не захотим узнать, есть ли у нас шансы оказаться когда-нибудь вместе с мамой и Рейми.

Хлоя села, покачав головой.

— Нет, папа, я не знаю.

— Знаешь, я звонил в ту церковь, куда ходила твоя мама.